Столыпина, как и большевиков-ленинцев, пожрала революция ими же порожденная. Такова судьба всех революционеров и реформистов.
Так вот, в начале памятного августа 1914 года, который ассоциируется сейчас в нашем сознании с названием известного романа А. Солженицына, мой отец Пантелей Панов работал в поле, далеко от дома. А над Приморско-Ахтарской нависли черные тучи. Не символические, а настоящие. Налетел смерч, ударила молния. Прямо в наш двор. Камышовые крыши хозяйственных построек сразу полыхнули. Как на грех, именно в это время, мой старший брат Иван, которому было шесть лет, и я, четырехлетний малец, играли в сарае, где хранились полова и сено для скота. Замечу, что если есть преимущества у сельских детей перед городскими, то это свежий воздух, естественная пища и простор для игр. Так вот, Иван надел на меня мешок, завязал его и принялся катать по полу сарая. Нам было очень весело.
Именно в этот сарай и ударила молния. Братик Иван с перепугу убежал, а я остался в завязанном мешке. Чувствовал, что жар усиливается, но ничего не мог поделать. Вокруг трещало и горело. Когда мать узнала, где я оказался (Иван от страха перед возможным подзатыльником, долго ничего не сообщал о моем местонахождении), бросилась к сараю, пытаясь меня спасти. Но жар был уже таков, что загорались волосы. К счастью, нашелся сообразительный пожарник, который длинным багром вытащил-таки, как кота в мешке, из самого огня будущего комсомольца, рабфаковца и комиссара Красной Армии. Впрочем, народа в России хватало, и вряд ли кто-нибудь, кроме моих родных, скорбел бы особенно, рухни сарай на мгновение раньше. Но сарай рухнул сразу после того, как я оказался хотя и в мешке, но на свежем воздухе. Первый раз в жизни мне пришлось ускользнуть от краткой эпитафии, которая в войсках формулируется примерно так: «Погиб Максим, ну и хрен с ним». Это я к тому, что неуважение к судьбе человека, потеря цены его уникальной жизни, примерно с этого дня первого августа, когда началась Первая Мировая война, стали характерным признаком для нашего Отечества и той модели «всеобщего счастья», которую вскоре соорудили на ее просторах.
Итак, я уцелел, но убытки были весьма велики. Огонь бушевал почти три часа — уцелела лишь хата, стоявшая в стороне. Очевидно, выручил ливень, хлынувший сразу после удара молнии, но его не хватило погасить пылающий камыш хозяйственных построек. Погорели три сарая, а вместе с ними пять телят, две свиньи, много птицы и весь сельскохозяйственный инвентарь: сеялки, веялки, плуги и бороны, арбы и прочее, в том числе сбруя для лошадей. Во время пожара я так перепугался, что с тех пор в минуты волнения стал немного заикаться. Конечно, это заметили сразу, но никаких специалистов по лечению травм такого рода для крестьянских детей не было. Помню, находясь в огне, звал на помощь прадеда Захара, который умер в 1912 году.
