Но именно таким было жлобское представление о героизме, обязательно связанном с преодолением чего-нибудь, что и преодолевать не было никакого резона.
Наша процессия, вызывающая бурный восторг ахтарских пацанов и местных собак, под аккомпанемент лая которых мы пели «Интернационал», швыряла камни в Чемберлена, размахивая факелами, рассекавшими густую ахтарскую тьму, планировалась так, чтобы завершиться у кинотеатра в момент выхода народа после очередного сеанса. Конечно толпа сразу увеличивалась за счет примкнувших к ней зевак, и на первый план выступали штатные ораторы, платные комсомольские секретари: Петрис и Буралин, призывавшие стереть в порошок промышленных магнатов капиталистического мира и прочих акул империализма. В конце данного мероприятия возбужденная толпа молодежи была готова бить и громить кого скажут. Как известно, начали с кулаков.
Так вот, именно за уклонение от подобных комсомольских мероприятий, меня и песочили на собрании — с немалым вдохновением и старательностью. К счастью, у меня хватило жизненного опыта и терпения, чтобы не трепыхаться, распаляя без нужды «проработчиков». Вопрос о моем исключении из комсомола был уже почти решен, когда я взял последнее слово и предъявил высокому собранию уже упоминавшийся мною документ, полученный при окончании ликбеза, свидетельствующий, что научившись считать и писать, я выполнил заветы Ленина, на что, как известно, требуется время. Ленин был авторитетом, а сакраментальная фраза: «Не нужно ссылаться на классиков марксизма», которой потом на протяжении десятилетий довольно успешно затыкали рот всем, кто пытался указать на разницу между постулатами учения и его воплощением, еще не была придумана. Да плюс ко всему в мою поддержку выступил наш партприкрепленный, была такая партийная нагрузка, заведующий хозяйством рыбкомбината, очень солидный и здравомыслящий человек Иван Романович Яцевич, заявивший, что за стремление к знаниям нужно хвалить, а не исключать из комсомола.
Как это нередко бывает на наших собраниях, мои недавние оппоненты, почувствовав, что течение меняется, принялись дружно меня хвалить, за то, что не пью и не курю, хорошо работаю, да еще и учусь. Таким образом, в основном благодаря тому, что я не стал становиться против паровоза комсомольской кампании по моему разоблачению, я вышел сухим из воды.
Более того, в ходе набиравшей все большие обороты политической показухи, осенью 1930 года, я, в числе других моих сверстников-комсомольцев, на большом общем собрании трудящихся, проходившем в кинозале, под бурные аплодисменты был передан из комсомола кандидатом в партию. Все необходимые документы были оформлены уже в декабре. Рекомендацию мне давали два друга моего отца, коммунисты Иван Иванович Шевченко и Иван Романович Яцевич. Третьим рекомендующим была комсомольская организация. Должен сказать, что наряду с показухой, шарлатанством и демагогией, было в людях того времени немало искренних порывов, истинной веры в прижившиеся на нашей земле понятия: «интернационализм», «международная рабочая помощь», «борьба за счастье угнетенных». Уж не знаю, что так испортило нам всю обедню: то ли низкий уровень культуры и неразвитые производительные силы страны, то ли исход борьбы за власть в Кремле, в которой взяли верх далеко не самые лучшие, то ли историческая предопределенность неудач российских реформ и революций, в связи с чем кое-кто склонен говорить, что от нашей страны отвернулся Бог.
