«Как болела Ахматова». Ахматова лежала посреди комнаты и болела. Другая Ахматова, молодая, ухаживала за ней. Обе были не настоящие и старались это скрыть, то есть не оказаться в каком-то повороте, — поэтому двигались очень странно. Появился Ю. М. Лотман, началась конференция, и было решено: «Всем плыть в будущее, кроме Н, у которого бумажное здоровье».
«Как Пастернака отправили по месту рождения». Пастернака я встретила на лестнице, он был очень взволнован: «Подумайте, меня заставили заполнить анкету. Место рождения. Ну какое же у меня может быть место рождения? Я и написал Скифо-Сарматия. А теперь всех высылают по месту рождения».
«Бродский». Бродский приехал из Америки в Одессу покататься на трамвае. Трамвай шел по воздуху над морем цвета чайной розы. Было очень приятно.
«Чехов». На переходе «Парка культуры» возле неработающих автоматов стоял Чехов и глядел на толпу таким взглядом, как будто он Христос.
«Шостакович». Шостаковичу я сдавала экзамен по древнерусской литературе. Он поставил на пюпитр натюрморт и сказал: пожалуйста. Я, притворяясь, что все остальное мне понятно, спросила: А сколькими пальцами играть? — Конечно, как при Бахе. — Откуда-то я вспомнила, что восемью, но это оказалось очень трудно, потому что я загибала не большой палец, а безымянный. Когда натюрморт кончился, оказались обыкновенные ноты Но я рано обрадовалась: эти ноты были вишни, и если ближние можно было сыграть, то дальние никак Я придума ла, наконец, и клавиатура стала круглой, так что дальние ветки оказались внизу. Но на следующей странице появилась уже гроздь — не то винограда, не то сирени, бесконечно многомерная. В отчаянье я отрываю руки от клавиш и шевелю в воздухе — и звучит неимоверная, божественная трель. Это телефонный звонок.
Катарсис И. Бабель к А. Слоним 26 дек 1927: «Мой отец лет 15 ждал настроения, чтобы пойти в театр. Он умер, так и не побывав в театре».
Канонизация При отборе в классики XIX в. в 1920-е годы чаще спрашивали «а ваши кто родители?», а в 1930-е — «чем занимались вы до 1917 года?»
Каракатица — о Горьком в «Сумасшедшем корабле»: «…не хлопотал о собственной биографии, не подчищал с осторожностью каждый жест, чтобы привести его в согласование с предыдущим, не выбрасывал скепсис перед каждым явлением, чтобы дать возможность и время своему суждению отстояться…»
«Кирилов вам нравится только потому, что он тоже заикается», — сказала Р. Я перечитал главы о нем: нет. Пьет чай, забавляет дитя мячом, благодарен пауку на стене, говорит «жаль, что родить не умею». Уверяют, будто Достоевский обличал: «Если Бога нет, то все дозволено, и можно убивать старушек»; нет, самый последовательный атеист у Достоевского утверждает своеволие, убивая себя, а не других, и не затем, чтобы другие тоже [138] стрелялись, а чтобы оценили себя, полюбили друг друга и стали счастливы. И уважает Христа, который (понятно) в Бога тоже не верит, но учит добру. Такой его Христос похож не только на горьковского Луку, но и на Великого инквизитора: после этого понятнее, почему Христос его поцеловал.
