Библиосфера
Поролоновая яма
ЛИТПРОЗЕКТОР
Продолжаем обсуждение произведений, вышедших в финал «Большой книги»
Если разбежаться изо всех сил, подпрыгнуть и, сделав, скажем, двойное сальто, приземлиться в поролоновую яму, то будет совсем не больно. И главное – не страшно. Потому что там мягко и безопасно. Получается как бы прыжок понарошку. И приземление понарошку.
А вот когда придётся делать всё всерьёз, то есть приземляться на свои ноги, а не в поролон, вот тогда другое дело. Это поступок. Это смелость. Это взаправду. Упадёшь – будет больно. Как и должно быть, когда поступаешь искренне, когда чем-то рискуешь.
Думается, и в хорошей прозе должны быть и смелость, и искренность, и боль. А без этого – уютно, даже весело, но невсамделишно, как приземление в поролон. Вот и получаются безопасные и мёртвые «поролоновые» тексты.
Именно такое ощущение от нового романа Юрия Арабова «Орлеан».
«Что это – циничная фантасмагория или мистика?» – вопрошает задняя сторона обложки. В принципе и то, и другое. А в целом – вязкое сумбурное месиво, непонятно с какой целью созданное и непонятно почему претендующее на то, чтобы быть прочитанным.
Но тут на помощь к нам приходит сам автор: «Я задумывал «Орлеан» как роман о том, что всегда за спиною. О бескомпромиссном обличителе, который является к нам в самый неподходящий момент и начинает обвинять в самых немыслимых преступлениях. Мы о них уже и забыли, думать не думали, так на тебе – является некто и начинает нас морально пытать, доводя до белого каления. Уже дописав, я понял, что получился текст о совести, о «сердце-обличителе».
Судите сами. Некая Лида Дериглазова делает очередной аборт, а её хирург-любовник Рудольф Валентинович Белецкий, ну тот, от которого как раз и есть это нерождённое дитя, собственноручно производит зловещую операцию. Потом грешников начинает преследовать и морально, и физически так называемый экзекутор, похожий, по мнению Лиды, на Кларка Гейбла, то есть как бы воплощение их совести. Потом врач жалуется на это досадное обстоятельство своему знакомому, дознавателю Василию Карловичу, который разбирается с экзекутором своими жёсткими методами. Тут бы и делу конец, ан нет – Рудольфу Валентиновичу начинает не хватать экзекутора, даже грустит наш доктор по нему немного… А дома отец лежит болящий, на мокрых простынях – поменять некому. Экзекутор же, видя, как по нему тоскуют, снова появляется и до такой степени пугает бедного врача, что тот, чтобы больше ничего не видеть, зашивает себе глаза.
