— Так что же ты видел? — Тяжело вздохнув, старик поднялся на ноги.
— Первый раз это произошло три дня назад. Я решил прибраться в трофейном зале.
Я присоединился к нему, и мы медленно пошли мимо ровного ряда потрепанной временем древности.
— У тебя что, нет горничной?
— Приходит одна из города. Но ты же знаешь, после Путешествия мы становимся такими сентиментальными. Меня вдруг охватила дикая любовь к своему замку, и появилось желание поухаживать за ним. Я взял в руки щетку и стал подметать полку над камином, там скопилось много пыли. Я думаю, запах этой пыли и вызвал видение. Внезапно я оказался в огороженном дворике из спрессованного растертого камня, я откуда-то знал, что это называется асфальт. За спиной у меня было одноэтажное четырехугольное строение без всяких украшений, за оградой — степь с пожухшей на солнце травой, ветер поднимает завихрения пыли, и она, каким-то образом проникнув под мою маску, щекочет мне ноздри. Передо мной, спиной ко мне, склонив головы, на коленях в ряд стоят шесть человек. Глаза их завязаны, руки стянуты за спинами. В руке у меня пистолет…
— Как у Стражей Границы?
— Нет. У Стражей револьверы с барабанами. У пистолета патроны подаются из магазина в рукоятке с помощью пружины, но принцип стрельбы тот же… — Я вдруг замер, глядя во внимательные глаза Андрахия Кинтариуса. Он слегка улыбался оттого, что навел меня на мысль: откуда я это знаю? Я ведь никогда в жизни не видел и не слышал ничего о пистолетах.
Кроме того случая, когда держал его в руке на раскаленном солнцем асфальте.
Тряхнув головой, я разогнал мысли и вернулся к рассказу:
— Сзади, я знаю это, находятся два солдата с автоматами. — И, вновь удивленный своим знанием, добавил: — Это тоже оружие огнестрельного типа — и еще один наблюдатель, но у меня такое чувство, будто зрителей гораздо больше, неизмеримо больше. Я сам еще молод — лет двадцать шесть — и взволнован, но в то же время опьянен властью над этой шестеркой, властью, сравнимой с властью Господа Бога. Мне хочется начать со второго, потом переметнуться к четвертому, потом с наслаждением влепить пулю в затылок пятому, но я сдерживаю свой пыл. Все должно пройти официально: размеренно и хладнокровно. Главарь стоит крайним справа, и я начинаю слева, такой психологический ход, чтобы наказать его ожиданием. Я приставляю ствол пистолета к затылку первого и плавно спускаю курок. Гулкий хлопок выстрела уносится эхом вдаль, навстречу ветру и завихрениям пыли. Тело падает вперед, как мешок с овощами. Я перехожу к следующему. Его затылок ждет. Солнце сверкает на маленькой проплешине. Я приставляю пистолет к ней. Отдача второй раз дергает руку, тело падает. Я стреляю в третьего. В этот момент не выдерживают нервы у пятого. С визгом он падает ничком на землю и начинает извиваться между двумя неподвижными, как статуи, оставшимися в живых товарищами. Я не слушаю, что он кричит. У меня появляется желание застрелить его следующим, но порядок прежде всего. Я стреляю в затылок четвертому. Пятый, видимо, решает, что стреляли в него, и замирает, все мускулы его напряжены. Постепенно он понимает, что жив, и медленно расслабляется. Я наклоняюсь к нему и слышу, что он плачет. Откуда-то из глубин сознания поднимается жалость, но я загоняю ее обратно. Сосредоточившись на исходящем от пятого запахе мочи, который вызывает у меня омерзение, я стреляю ему в висок — он так лежит, — он вздрагивает и умирает. Я выпрямляюсь. Пот застилает мне глаза и немилосердно щиплет лоб. Я стреляю в затылок последнего, затем, бросив прощальный взгляд на тела, разворачиваюсь и иду к зданию, навстречу похоронной команде и уборщикам.
