— Ты знаешь русский? — спросила она.
— Ровно столько, сколько ты немецкий.
На лице Дойчмана отразился красноватый отблеск пламени печи.
— Кто ты? — спросил он. — Как тебя зовут?
— Таня, — ответила девушка.
— Таня. Красивое имя. А что ты здесь делаешь? Ты одна живешь? Совсем одна?
— Одна.
— И не боишься? Я имею в виду: войны, нас?
— Боюсь. Конечно боюсь. И войны, и вас. Почему ты помог мне донести корзину?
— Хотел помочь тебе. Тяжело ведь тащить ее. Дойчман поднялся.
— Но, Таня, или Та-ню-шка, — по слогам произнес он, — ничего не поделаешь, мне пора идти.
— Куда?
— Как куда? К моим товарищам.
— Это там, у леса?
Повернувшись, Дойчман настороженно посмотрел на нее. Но Таня в ответ невинно, словно ребенок, улыбнулась. На ее лице не было ни следа тревоги или недоверия, черные волосы искрились в свете пылавшего в печи огня.
— Откуда тебе это известно?
— Да это все знают. Потому что все ваши войска всегда идут на Бабиничи и на Горки.
— А ты сама не из Орши?
— Нет, а почему я должна быть из Орши?
— У тебя лицо особенное. Откуда ты родом?
— С Волги… Знаешь Волгу?
— Нет.
— Волга — очень красивая река, чудесная-чудесная. Раз увидишь, и уже не забыть…
— Ты сама чудесная, — не дал ей договорить Дойчман.
Таня засмеялась, переливчато, непринужденно.
— Поесть хочешь? — спросила она.
— Тебе и самой, наверное, есть нечего. Нет, я не голоден.
— У нас, у русских, такой обычай. Если ты пришел в дом, значит, ты гость. А гостю надо предложить поесть. У меня есть мясо и хлеб.
Дойчман, не в силах возразить, молча кивнул — это был сон, сон, и ему отчаянно не хотелось просыпаться. Подойдя к нему, Таня ласково провела пальцем ему по щеке, он взял ее руку в свою и поцеловал. И эта ее миниатюрная ладошка так не вязалась с этой лачугой, с убожеством, царившим здесь, впрочем, как и облик самой девушки. Удивительной девушки по имени Таня.
— Как тебя зовут?
— Дойчман…
— Ох, ну и имя! Злое какое-то. Неприятное. Постараюсь позабыть его. Нет, ты Михаил, это имя светлое, героическое…
— Да… — только и смог произнести в ответ Дойчман.
Он чувствовал, как его охватывает дрожь, и он ничего не мог с этим поделать. Не мог он противостоять исходившим от этой девушки незащищенности, доброте.
— Ты — красивая, — прошептал Дойчман, — ты просто чудо…
Усевшись за столом, Дойчман ел предложенные ему Таней мясо, хлеб, яйца, масло. Таня, стоя у плиты, зажарила на большой чугунной сковороде яичницу. За окном над Днепром сгущались сумерки. Было слышно, как потрескивают ударявшиеся об опоры моста льдины. Где саперы взрывали что-то — доносились глухие звуки разрывов. Таня, стоя рядом с Дойчманом, смотрела в окно на реку. Он обнял девушку за плечи, усевшись рядом, она послушно прильнула к нему, словно пытаясь обрести защиту у этого большого, странного незнакомца, так не походившего ни на Сергея, ни вообще на всех тех мужчин, с которыми ей пришлось познакомиться, ни на немецких солдат, с которыми она ежедневно сталкивалась. Дойчман чувствовал у себя на щеке ее гладкие волосы.
