Они медленно пошли по бульварам, то и дело останавливаясь в тени огромных платанов, чтобы поцеловаться.
— Я бы хотела жить с тобой в громадном лесу, — проговорила девушка. — И под каждым деревом мы бы целовались. Тебе бы все время пришлось меня целовать.
— Ну нет, один раз я, другой раз ты.
Они двинулись дальше.
— Ты не замерз, продежурив четыре часа на своей площадке?
— Нет, я был в сторожевой будке.
— Пролетал самолет, — сказала Сильвия. — Я услышала шум мотора и подумала о тебе.
— Ну, а я думал о самолете.
— Что ж это был за самолет?
Жульен, не задумываясь, ответил:
— «Хейнкель-три». Направление: северо-северо-восток, высота средняя.
— Нет, он летел высоко.
— А я написал в донесении: «высота средняя».
— Ты недостаточно серьезно относишься к своим обязанностям.
В ответ он поцеловал ее.
— Который тогда был час? — спросила Сильвия.
— Слишком много хочешь знать. Это военная тайна.
— На моих часах было три.
— Они у тебя идут, как хронометр.
— Папа ставит свои часы по лондонскому времени. Выверяет их каждый вечер, слушая передачу «Французы обращаются к французам». Он говорит, что совершает патриотический поступок. Думаю, после войны он потребует себе медаль только потому, что слушал лондонское радио.
— Ну, за это ведь можно в тюрьму угодить.
— Вот-вот, папа читал нам статью, где говорилось о таком судебном процессе: в Тулузе четырех человек приговорили к трем месяцам тюрьмы только за то, что они слушали передачи из Лондона. По-моему, папе хочется, чтобы мы им восхищались. Но ведь мы тоже слушаем передачу вместе с ним, и, если арестуют его, арестуют и меня с мамой.
Жюльен ничего не сказал. Их излюбленной забавой было шагать в ногу. Он делал такие большие шаги, что Сильвия за ним не поспевала. Тогда он обнимал ее за талию и, приподняв в воздух, ставил на землю. Девушка смеялась. Если рука Жюльена скользила слишком высоко вдоль ее тела, стараясь нащупать грудь, она хватала его руку, изо всех сил сжимала и говорила:
— Хотелось бы мне так стиснуть твою руку, чтоб ты застонал, но она у тебя, как из железа.
— И у тебя пальцы точно стальные.
— Знаешь, наши дети будут, верно, худые, как щепки. Эта мысль приводит меня в ужас.
— Да, придется побольше работать, чтобы их как следует кормить. Я стану писать картины. И покупать малышам пирожные.
— А я стану продавать твои полотна и сама съедать эти пирожные.
— Непременно напишу твой портрет.
— Ну, тогда мне его будет очень трудно продать, и наши дети останутся худышками.
