Я наблюдал разносы на планерках, слышал мат-перемат, который уже не резал уха, знал, что воровство стало привычным, а чудовищный дефицит всего и вся казался мне планетарным явлением — все это было обычным, неизбежным, как снег зимой.
Я удивлялся дисциплинированности Малафеева, которому, казалось, безразлично, есть ли здравый смысл в том, чем он занимается. В Москве сказали: езжай и делай. И он, как солдат, отправился выполнять приказ. Такой родную мать не пожалеет, себя изведет до язвы, всех замучает, семью угробит — но ради чего?
Какие-то фантомы, думал я. Нет, мне такая перспектива ни к чему.
Надо было принимать решение. Как часто бывает, помог случай.
В воскресенье весенним днем народ по поселку слонялся без дела. Пили пиво и винцо, стояли группами на бульваре возле дома культуры. Казалось, все ожидали чего-то. На самом деле — просто убивали время.
Какие развлечения на стройке? Побродить да поддать. Потом еще добавить. Комсомольские мероприятия мало кого волновали. Стройка, как и страна, переживала не лучшие времена. Жили как в лагере, получали что-то вроде «пайки» — минимум необходимого человеку. Хотя никто не ощущал себя жителем зоны, никто не догадывался о своем истинном положении.
Покупали мясо, водку и хлеб. На закуску — трехлитровую банку зеленых маринованных помидоров. Нехитрые сладости к чаю. Набор скудный, но надежный.
Весной начались перебои с хлебом. И сам он становился все хуже, липкий и с чужеродными добавками. Народ зароптал, искренне возмущенный: как это так — перестали нормально кормить! А тут еще хлебные очереди. С них все и началось.
Детонатором послужила одна история.
Дружинники схватили пару пьяных парней. Притащили их в милицию. У тех, кто остался на свободе, взыграл справедливый гнев. По кучкам зевак прошла волна благородного возмущения. Любопытные стали подтягиваться к зданию, где помещалась поселковая милиция. Кто-то первым кинул в окно булыжник.
Когда я, узнав, прибежал на площадь, на бульварчике около милиции вовсю бушевал митинг. Стекла в окнах отделения были разбиты, внутри происходило что-то невероятное.
Я пробился сквозь толпу к крыльцу, на его бетонных ступенях, как на трибуне, стояли несколько парней и орали невообразимые для слуха слова.
— Бей милицию! — кричал один истошно. — Не бойся! Сейчас лагеря освобождаются. Бей дружинников!
Из темной пасти помещения милиции вдруг выволокли начальника отделения в разорванной форме. Его держали за руки сразу несколько человек, продолжая бить и пинать. Сорвав со стены стеклянную вывеску с надписью «Милиция», разбили ее о голову начальника, а его самого куда-то потащили.
