Однако важнее этих прямых аналогий стали изменения, возникшие в результате того, что эта традиция отвечала и непосредственным нуждам времени. Обращает на себя внимание, например, то, что, в отличие от Карла Великого, Оттон привлек итальянских ученых не к своему собственному двору, но отвел им сферу деятельности одной из крупных имперских церквей. Кроме того, он вообще не пытался, в стиле Карла, сам воздействовать на художников и ученых и собирать их вокруг своей особы. Наметившаяся при нем концентрация образовательной жизни носила иной характер, будучи связанной с двором, но отнюдь не с ним одним.
Знаменательно для начала то, что при дворе не сам король, а его духовный брат Бруно заботился о поддержке образования, став его официальным попечителем. Его забота о «litterae» («учености»), согласно его биографу Руотгеру, была составной частью «regale sacerdotium» — «царственного священства», тесно связанного с имперской властью. Эта опека осуществлялась от имени короля и приносила пользу прежде всего двору, хотя в принципе касалась всей империи. Показательно, что при этом в первую очередь преследовались практические цели и прежде всего — введение в обиход, по словам Руотгера, «latialis eloquentia» («латинского красноречия»), то есть совершенствование в пользовании латынью, которое должно было улучшить преимущественно канцелярскую и административную деятельность. Однако Бруно, кроме того, заботился и об общей поддержке образования, а потребности придворной репрезентации, в частности при контактах с Римом и Византией, пробудили вскоре более высокие требования к искусности представителей двора. Показательно также, что два королевских документа — знаменитый «Оттонианум» от 13 февраля 962 года, в котором Оттон Великий возобновляет для папы каролингские привилегии римской церкви, и роскошная грамота Вольфенбюттеля, в которой Оттон II десятью годами позже гарантирует утренний дар своей византийской невесте Феофано, — стояли у истоков оттоновской миниатюры, которая окончательно расцвела уже при Оттоне III.
Если Оттон Великий передал функцию попечения об искусстве и науке своему духовному брату Бруно, то Оттон II и тем более его гениальный сын Оттон III взяли ее в свои руки. Преисполненный благочестивого аскетизма, но в то же время считавшийся с требованиями «gresciska subtilitas» («греческой утонченности») и «imperialis philosophia» («имперской философии») Древнего Рима, Оттон был открыт всему, что волновало его эпоху. Поэтому, как некогда Карл Великий, он вновь собрал вокруг себя самые выдающиеся умы того времени, и среди них — таких противоположных по натуре людей, как Бернвард Хильдесхеймский, Бруно Кверфуртский и Герберт Реймсский. Они должны были помочь ему «обновить» империю и церковь в духе его всеохватного идеала. Все должно было служить этой цели, в том числе и искусство, развитие которого Оттон III поощрял больше, чем все его предшественники. Выступая в качестве крупнейшего заказчика, он, например, решающим образом способствовал развитию оттоновской книжной живописи. Первые большие миниатюры из Рейхенау украшены его портретами. Расцветший при архиепископе Эгберте скрипторий
