— Мне кажется… Впрочем, если это ваше истинное призвание…
— Нет, нет, поздно. Да и характера такого нет, чтобы в двадцать восемь лет начинать с азбуки. Пока выучусь — молодость пройдет. А куда без молодости? Нет, я дилетантка. Беда в том, что душа у меня не дилетантская… И что это я перед вами разоткровенничалась? Это на меня не похоже…
— Нет, говорите, — произнес Кириллов и подвинул свой стул ближе к огню. — Я нелюдим, не очень люблю общество, а с вами мне хорошо. У вас живая душа. Скажите о себе.
— О себе? Знаете, если бы я не была уверена в вашем простодушии, я бы сказала, что вы хитры. Лучший способ расположить к себе человека, это вызывать его на разговор о себе, слушать его с интересом… Я знаю этот способ…
Она невольно кокетничала с ним, но он не замечал.
— Нет, — сказал он. — Я не для того. Мне просто интересно.
— Что же вам интересно?
— Вы. Как вы живете, откуда у вас эта страсть к книгам… Ведь у меня она тоже…
— Я вам интересна? Право, рассказывать нечего. Угадывайте сами.
— Я почти угадал.
— Что?
Она совсем подняла голову и смотрела ему в глаза.
— Можно говорить просто?
— Да… Как между людьми…
— Я думаю, у вас жизни не было. Она прошла мимо, стороной, были только книги.
— Это заметно?
— Нет. Только я один могу видеть, потому что я слишком хочу угадать вашу душу.
Он остановился. Ему почудилось что-то странное в своих собственных словах.
Валентина тоже молчала. Потом она произнесла грустно:
— Да, вы почти угадали. Почти, — потому что вы, вероятно, думаете, что если б я видела жизнь близко, все испытала сама, все пережила, — я была бы умнее, лучше, сильнее. А это не так. По существу, я чуть не так же неопытна, как вот эта институтка Сонечка, которую вы сейчас видели. Я бы так же, как она, могла воскликнуть с любопытной тоской: а хорошо, должно быть, любить и быть любимой! А между тем я не воскликну. И у меня, и у нее белые страницы в прошлом. А ведь есть между нами разница? Так все это — книги. Книги и есть уже жизнь. И книги еще лучше учат, чем жизнь… если умеешь их перерабатывать в душе, как жизнь.
Кириллов подумал, потом вдруг спросил угрюмо:
— А ведь вы замужем были?
Этот вопрос звучал резковато, но Валентина не обиделась.
— Была, — сказала она, усмехаясь. — Мой опекун, любивший меня с детства, как дочь, женился на мне. Ему было пятьдесят восемь, а мне двадцать. Я ухаживала за ним и очень плакала, когда он умер.
— Значит, не любили его?
— Как? Как в романах пишут? Нет.
— И никогда не любили?
