Как-то полночью глубокой размышлял я одиноко
Над старинным фолиантом — над преданьем давних лет,
И охваченный дремотой, стук услышал, но отчета
Дать не мог: стучится кто-то, увидав в окошке свет.
«Гость, — промолвил я, — стучится в дверь мою, завидев
свет, —
Ничего другого нет!»
Вспоминаю все я снова. Это был декабрь суровый
И поленьев блеск багровый тускло падал на паркет.
Тщетно ждал зари рожденья, в книгах не найдя забвенья.
Я хотел забыть Линору — ранней молодости свет!
Ангелы зовут Линорой — деву, свет ушедших лет.
В мире имени ей нет!
Шорох шелковый, не резкий, алой, легкой занавески
Наполнял безмерно страхом, погружая в смутный бред!
Сердце бедное смиряя, все стоял я, повторяя:
«То, наверно, гость, блуждая, ищет дверь? Кто даст ответ?
Гость, доселе незнакомый, в дверь стучится? Где ответ?
Только он, другого нет!»
И душа окрепла сразу. Не колеблясь уж ни разу,
«Сэр, — я молвил, — или леди, извинения мне нет!
Засыпал я, вы не знали, слишком слабо вы вначале,
Слабо в дверь мою стучали. Но, заслышав вас, в ответ
Двери распахнул широко, распахнул я их в ответ:
Только тьма, иного нет!»
Окруженный мглою ночи, напрягал я тщетно очи,
Грезил. Грез таких доныне никогда не видел свет.
Недоступен мрак был взору. Из безмолвного простора
Слово лишь одно «Линора» долетело как привет.
Я ли прошептал: «Линора»? Эхо ль донесло ответ?
Ничего другого нет!
В комнату с душой горящей я вернулся, и стучащий
Звук раздался: был сильней он, громче, и в ответ
