Подвели молоковских парней к Александру Лисовскому. Вынул пан кошелек с золотом, достал полновесный червонец.
— А кто из вас деньги любит? Кто золото видал?
Ни слова не ответили ему молодцы, словно не слыхали; только у Оськи Селевина вспыхнул огонек в глазах.
— А кто из вас пищальной пули отведывал? — спросил опять Лисовский, злобно посмеиваясь.
Опять молча стоят парни, будто и не им говорят. Подумал Лисовский, что больно уж оробели; заговорил хитрый ротмистр ласково:
— Не бойтесь. Я вам худа не сделаю. А вы мне за то послужите. Ведомо мне, что монахи в вашем монастыре Сергиевском не хотят нашей силе покориться. А что хорошего выйдет с того? Стены их мы пушками да пищалями разобьем, многих неповинных да слабых людей перебьем, перераним… Вы в монастыре-то бывали? Разве ему устоять супротив нас?.. Стены-то, должно, обвалились, рвы-то осыпались?..
— Про то нам ничего не ведомо, — отвечал ровным голосом Ананий. — А ежели бы мы, пан, что и знали про монастырь, тебе бы не сказали…
— Как?! — грозно крикнул Лисовский, привставая с земли. — Вы мне противничать решили! Я вас!..
— Не грози, не грози, пан, — дерзко выступил вперед Суета и так руками тряхнул, что веревки затрещали.
Ротмистр сделал знак жолнерам. Десятка два пищалей уткнулись почти в самую грудь пленникам. Ананий, оглянувшись, увидел помертвевших от страха богомолок и громким окликом остановил Суету.
— Стой, Тимофей! К чему с собой слабых да неповинных губить? А ты, пан, не гневайся… Где же нам, темным, деревенским людям, про монастырскую оборону знать.
Разгневался пан Лисовский, ничего и слышать не хотел.
— Взять их! — крикнул он жолнерам.
Пан Тышкевич, слегка робея, подошел к начальнику:
— Успеем ли мы, ясновельможный ротмистр? Нам ведь надо спешить к сборному месту. А с этими упрямцами, пожалуй, долго провозимся…
— И то правда, — встрепенулся Лисовский, взглянув на солнце. — Как быть?.. Разве так сделать: оставайтесь с ними вы, пан хорунжий; возьмите десятка полтора жолнеров, да и выпытайте хоть что-нибудь у этих дерзких московитов. Я поспешу… На коней!
Быстро выстроились вышколенные солдаты, и вихрем унеслась из деревни их летучая, грозная ватага.
Пятнадцать поляков окружили четверых парней; у пищалей были зажжены фитили. Пан Тышкевич, почувствовав себя главным начальником, приосанился, нахмурился — даже побагровел еще более.
— Слушайте, негодные, — свирепо крикнул он. — Я шутить с вами не стану. Гей, взять вот этого толстого и привязать к воротам…
