Что говорить о Высоцком, гнев и ярость которого бывают по необходимости переключены в какую-нибудь воображаемую ситуацию, переданы какому-нибудь «индусу», придумавшему какую-то там удобную религию. Теперь прикрытие снято, маска отброшена, и «ихняя» удобная религия оказывается нашенским скотным двором, где свиньи хлебают пойло и рыгают от экстаза, облезлый кот проходит как хозяин и только пес кажется на этом фоне добрым.
Ну, а добрый Визбор, нежный Визбор, задушевный автор «Домбайского вальса»? Его западающие ритмы пересечены то речитативом, то вскриком; голоса перекликаются, предупреждая об опасности: слышишь — поезда кричат… лавины шумят… правда, что все кончается?! Ну, тогда успеть… допеть… Прощай же! Прощай!
Теперь попробую вычленить то общее, что вносят в данном случае исполнители в мир бардов.
Они вносят виртуозность, в их интерпретации песни обретают мелодическую стройность и драматическую четкость. Что это означает в душевном плане? Всегда — обострение ситуации. Это легче определить, если поставить вопрос так: чего-то ведь им не хватило, недостало в песнях отцов-патриархов? Какой недобор они восполнили, и чем?
При всей несхожести миров таких бардов, как Окуджава, Галич, Ким, Высоцкий и Визбор, им всем свойствен некий общий лирический принцип, при котором мир, пропущенный через всеохватное сознание, где-то в будущем — часто в неопределенном, почти неощутимом — сулит преодоление горечи и утоление боли.
Если бы я рискнул определить, чего им всем нехватает, я бы сказал: последней непримиримости. Готовности к безнадежному концу. Я бы даже рискнул сказать: крутости, придав этому слову современный смысл.
Если бы представить себе, что души этих старых бардов, переселяясь из песни в песню, слетелись бы на некий совет и сказали бы словами еще более старых бардов: подымется мститель суровый, и будет он нас посильней! — так вот он. Он знает: всем воздастся! Всем! Огнем и мечом! Расплата близка, никто никуда не денется! И будет спрошено: кто виноват? «Кто виноват, что мы изломаны и лживы… что нами правили неверно, что наши души полны скверны, и у людей надежда тает…»
Надежда, как известно, тает последней. За точкой безнадежности открывается новый акт жизненной драмы — восхождение к новой непримиримости и к надежде на победу.
Ирина и Михаил Столяры вестники этой энергии и этой надежды.
