Я сослался на дела, и мы стали собираться. На выходе я встретил своих знакомых, вечно эротически встревоженных осетин. "Проводите", - попросил я, указывая на Ирину Павловну, и они с радостью затолкали ее в машину.
Рядом возник цыганенок, и мне оставалось только проводить его, неэтично же отпускать мальчика одного! Ведь я ему был многим обязан... Не пройдя и двадцати шагов, мы догадались зайти в любой подъезд якобы погреться.
Русские городские подъезды уже давно, к сожалению, ни на что не пригодны. Сельские, возможно, и хороши, но городские - уже все. В них можно мастурбировать (по слухам), уснуть на батарее (по мемуарам очевидцев), даже поплакать и заняться двуполой любовью.
Но не другой. Поэтому нам с цыганенком пришлось особенно трудно.
И когда я впился пальцами в его волосы, опять же курчавые, но мягкие и даже пушистые, берегись, идет конверсия - скоро из таких волос будут делать швабры и мясные консервы, а он нежно и благоразумно расстегнул мне ширинку, мы вздрогнули. Потому что наверху, или внизу, или практически совсем рядом хлопнула, как охуевшая, дверь квартиры. Или кабина лифта. А я, обрадованный, полез за сигаретами, всей этой болгарской дрянью, подумав, что цыганка уже была, теперь что же - еще и цыганенок, хватит табор разводить. Но он повелительно и ласково (где его только учили?) отодвинул волосами сигареты, отобрал зубами и зубами же куда-то сунул зажигалку, поплевал мне на ширинку. Потом провел язычком по молнии и по пуговицам, черт его знает, что было в тот раз на ширинке - ах! Там были и молния, и эти металлические блядские пуговицы - ведь это же была сборная ширинка! Так он добрался до трусов, слегка опешив, пораженный идущим оттуда запахом одеколона, и несколько раз их облизнул. Где были его руки - не знаю, я в принципе ничего не видел, в городских подъездах темно, мэрия, никакого толку что вся из демократов, совершенно разболталась, делать ни хуя не хочет, подъезд - слепой, и если бы цыганенок не освещал его блеском своих глаз! Он вроде бы даже пел и как бы невзначай пританцовывал. Потом он осторожно опустил центральную часть трусов и поплевал на хуй. Подъезд снова осветился белозубой цыганской рожей.
Нежно и благородно, как это умеют делать только цыганята, он взял губами мой оплеванный член и поднял его. Затем, как давеча по ширинке, прошелся по нему язычком снизу доверху и вокруг. Я находился на самом краю пропасти блаженства. Это был мой первый мальчик, тем более такой интересный этнографически.
