Город облегченно вздохнул. Ребенок успокоился.
Лев Николаевич ушел, громко хлопнув дверью.
Прощай, русская литература! Да здравствует русская литература! Бог даст, ей никогда не будет скучно и грустно, тоскливо и одиноко на заслуженном отдыхе! А печаль ее будет только светла! И пусть имя ее неизвестно, но зато подвиг-то какой!
1991
Московская песня
Двадцать первого ноября покончила с собой, отравившись выхлопными газами, известная советская поэтесса, народный депутат Юлия Друнина.
А под самое Рождество я сидел в кооперативном ресторане. Со мной была женщина, с которой меня много-много чего связывало. Я ее давно знал и, что вполне возможно, даже любил.
Поклон лирическому дневнику здесь не при чем, просто у нас завелись деньги. Приехал из Америки один богатый хрен... Я-то сначала думал, что он из Франции или там из Скандинавии, но потом ясно понял - из Америки. В Америке и климат лучше, и герб поинтереснее, выше растут деревья, солнышко ярче сияет, спектр радуги другой и, соответственно, богатых людей больше. Америка - это Америка и все-таки не какой-нибудь Магриб! Где-то мы встретились, слово за слово разговорились, прониклись, он был мною покорен и очарован в один присест. И у меня стало много денег. Но совсем не из-за того, над чем вы, мои дорогие, сразу же задумались.
Она, по ее собственным словам, предварительно сэкономив, а по слухам совершив удачную сделку, тоже могла сегодня многое себе позволить. "Деньги это говно", - презрительно отзывалась она, но буквально через несколько секунд переворачивала фразу: "Впрочем, говно - тоже деньги", становилась не по годам серьезной, безучастная ко всему, долго смотрела в одну сторону. Вероятно, в сторону будущих удачных финансовых операций.
Мы с ней познакомились давно, когда всю поверхность от края до края покрывала плотная коммунистическая мгла, а все живые тянули нескончаемую жвачку бессилия, раболепства, маразма и негодования. Потом она сама пришла ко мне и загадочно прошептала, не поднимая таинственных по-весеннему глаз: "Я хочу сказать тебе то, что может женщина мужчине только наедине".
Все это происходило, повторяю именно для вас, мои хорошие, давно. Мы с ней - совсем юные, первая любовь только недавно выпустила нас из своих тисков.
Она вытянула губки. Я, лихорадочно задернув шторы и плотно закрыв дверь, напрягся, не зная, куда девать руки, и на всякий случай скрестил их на груди, демонстрируя свою опытность. Она поднялась на цыпочки, обняла меня и прижалась нежным, едва очерченным ртом к самому уху: "В тысяча девятьсот двадцать втором году Ленин выгнал из страны философов. Всех! А немногим раньше велел начать репрессии против священников".
