Старт требовал большого искусства пилотов. [41]
Под тонким снежным покровом плескалась талая вода. Мокрый снег затруднял движение даже легких самолетов. Задача осложнялась тем. что корабли уходили в воздух с огромной погрузкой. Ветер дул поперек площадки и при малейшей ошибке грозил аварией кораблям. Мастерство летчиков и могучая сила моторов решили сложную задачу взлета.
Первым пошел в воздух Мазурук. Он оторвался после 800–900 метров разбега. Следом ринулся Водопьянов, затем Молоков. Последним поднялся Алексеев. Этот пилот, посвятивший половину своей летной жизни Арктике и работе на Севере, решил попутно со стартом выяснить ряд тактических задач, связанных с дальнейшими операциями. Его интересовала максимальная длина разбега машины, способность ее оторваться на несколько пониженных оборотах мотора и многое-многое другое. Диапазон интересов Алексеева был всегда исключительно велик: от санскритского языка до ультракоротковолновых радиостанций. Прекрасно образованный человек, требовательный и знающий летчик, он в каждом полете искал новое, необычное, обогащающее. Головин, как и полагается разведчику, вылетел раньше остальных и уже находился в Нарьян-Маре.
Описав несколько широченных кругов над аэродромом, эскадра легла на генеральный курс. Воздушный путь шел через тундру в Нарьян-Мар. Сначала лететь было приятно. Теплое солнце ласкало землю, и сверху она выглядела милой и привлекательной. Но спустя час, солнце прикрылось тучами, и картина резко изменилась: оказалось, что земля пустынна, безлюдна и до скуки однообразна: бескрайняя [42] снежная равнина, изредка почерненная лесными зарослями. А дальше и чащи стали уникальными. Доколь хватал глаз, простиралась одноликая мертвая тундра. Там и сям вились диковинными завитками покрытые снегом речки, покуда незамеченные картографами.
Моторы гудели ровно и однотонно. Механики с довольными лицами сидели у приборных щитов, изредка повертывая краники и ручки. Самолеты шли кучкой на высоте 400–500 метров. Сильный юго-западный ветер подгонял армаду. Немного трепало, но жить было можно. Умаявшись на старте, механики нашего самолета Ивашина и Гутовский с аппетитом уничтожали ватрушки с творогом и холодную свинину. Через два часа впереди слева показалась темная пелена. Пилоты недоуменно вглядывались в это пятно. Туман? Почему же так резко очерчены границы? Ближе, ближе.
— Море? — сказал Молоков и пожал плечами.
Еще две минуты, и мы плывем над Чешской губой. Сюда нас вывел главный штурман Спирин, чтобы избежать снежного шквала. Ощущение странное и несколько щекочущее. Внизу целый океан открытой воды. Она тянулась на север до горизонта, и лишь где-то на стыке земли и неба виднелись небольшие ледяные поля. Под нами же была темная вода, легонько посыпанная конфети ледяных осколков. Где тут сесть? Но вслушаешься в ровный ритм могучих моторов самолета, посмотришь на спокойное, улыбающееся лицо Василия Сергеевича, и сразу сам себе кажешься не человеком, а кремнем.
