В дальнейшем читателю не раз придется сталкиваться с термином «боевые группы». Это понятие появилось в немецко-фашистской армии во второй половине войны, когда под воздействием нашего оружия переставали существовать многие дивизии и полки. Тогда-то и появились боевые группы — вынужденная мера в организации войск Если разбитая в боях часть теряла более половины личного состава и её уже нельзя было считать прежней боевой единицей, она обретала в документации новое на именование — «боевая группа».
В 1945 году возникли сводные боевые группы из остатков нескольких разбитых частей. Их чаще всего называли по имени командиров. Численность таких групп колебалась в зависимости от того, на базе чего они были созданы: полка, бригады, дивизии. Иногда в них насчитывалось пятьсот — семьсот человек, иногда и тысяча — полторы. Как правило, боевые группы дрались очень упорно. Возглавляли их опытные командиры, хорошо знавшие своих подчиненных.
Возникновение таких групп происходило, конечно, не от хорошей жизни, но сбрасывать их со счетов нам не приходилось. В критических обстоятельствах создание их, в общем, было необходимой мерой со стороны немецко-фашистского командования.
Таким образом, вражеская группировка в Силезском промышленном районе, хотя и состояла в основном из жестоко потрепанных в боях войск, все же представляла собой солидную силу.
И тем не менее, совершив поворот на девяносто градусов, 3-я танковая армия Рыбалко уже к 27 января вы шла в заданный ей район, нависнув передовыми частями над Силезской группировкой противника.
Не могу не отдать должного Павлу Семёновичу Рыбалко: обладая большим опытом маневренных действий, он и на этот раз сманеврировал с предельной быстротой и четкостью и, не теряя ни одного часа, пошёл с боями на юг. К тому же времени вплотную к Силезскому промышленному району подошли 21-я и 59-я армии. Они находились уже у Беутена (Бытом) и вели бои за овладение Катовице. 60-я армия, наступавшая южнее, овладела Освенцимом.
На второй день после освобождения этого страшного лагеря, ставшего теперь во всем мире символом фашистского варварства, я оказался сравнительно недалеко от него. Первые сведения о том, что представлял из себя этот лагерь, мне уже были доложены. Но увидеть лагерь смерти своими глазами я не то чтобы не захотел, а просто сознательно не разрешил себе. Боевые действия были в самом разгаре, и руководство ими требовало такого напряжения, что я считал не вправе отдавать собственным переживаниям душевные силы и время. Там, на войне, я не принадлежал себе.
