— Вот вы и дома, — сказал продавец содовой, и Маргоулы вошли.
Призма пустоты отозвалась болезненным вздохом.
— Мы дома, — повторил Ян. — Вот здесь поставим стол, здесь — кровать и шкаф; эта квартира лучше всех прежних.
Она далеко не такая, чтоб тебе быть довольным, — возразил Рудда. — Ты жил в собственном доме и, наверно, хочешь вернуться.
А мы еще вернемся, — бросил Ян, не понимая, что говорит.
Йозефина, развязывая узлы, сказала Рудде:
Когда мы уезжали в Надельготы, вы дали нам собаку — не возьмете ли ее обратно? А то не знаю, что нам делать с двумя.
Возьму, — ответил Рудда.
Но Ян, в ужасе от того, что придется расстаться с Боско, воскликнул:
— Господи, неужели мы уж такие нищие, чтоб отдавать собак! В городе довольно заработков, на всех хватит!
Обе собаки остались.
В четыре часа Маргоулы зажгли лампу и накрыли к ужину стол, взятый напрокат; надежда мало-помалу слабела.
На другой день Ян зашел за Руддой, чтобы тот помог ему отыскать работу где-нибудь в пекарне. Это намерение уже само по себе было безрассудным, но еще безрассудней то, что оба зашли только в корчму Котерака да к пекарю Панеку.
Довольно скорбный вид был у потрепанного продавца содовой перед дверью распивочной, но едва они вошли и неискушенный разум Яна открыл шлюзы смеха, Рудда забыл свои назидания.
— Слушай, — сказал Ян, поднимая бутылку. — Серебро испытывают в тигле, золото в печи, а мы возьмем Котерака на зуб, попробуем, к чему он пригоден. Ты не боишься? Твои неправые дела смердят Ветхим заветом! Ах ты, бородатый, лохматый старый ростовщик, кому ты нужен и кто тебя не проклинает?
Узкое лицо еврея, с носом, похожим на полураскрытый нож, склонилось над кассой. Он ничего не отвечает, он — как луна. Но тогда водка — ночь, и лунный серп плывет по этой ночи, чтобы косить гуляк. Вы ворвались как вихрь — рассеять тьму этого места, по ваши веселые клики поглотит ночь. Котерак не улыбается и не сердится. Пейте — его подвалы глубоки, и касса вместительна.
— Довольно, — сказал Рудда, — ведь мы хотим подыскать тебе работу. Или ты собрался торчать здесь до вечера?
Пекарь ответил:
— Я готов идти, но не могу, потому что ты веселей, чем обычно; давай же плавать и реять, как две соринки в полном стакане.
Еврей зажег лампу, длинные тени легли на пол и переломились, достигнув стены.
— Ладно. Время не ждет, налей нам обоим немного вина, Котерак, и все запиши за нами. Пошли.
Бенешовская улица подвинулась на два шага навстречу пьяным, дождь сияния обливал их, когда они проходили под фонарями, горбатая мостовая ложилась им под ноги.
