- Шатороз? - вздернула подбородок Мадлен.- Он всего лишь глуповатый напыщенный щеголь.
- В вас говорит голос вашего разума, но не души. Слушайте голос души он важнее.
Мадлен смущенно и вопросительно взглянула на графа.
- Ваша душа подобна клинку - отточенному, сияющему, рассекающему покровы лжи и отверзающему дорогу к правде. Никогда не поддавайтесь сомнению, когда слышите этот голос, Мадлен!
- Я слышу его и сейчас,- прошептала Мадлен, но граф лишь пожал плечами.
- Скажите,- произнес он, отвернувшись к камину,- что вы чувствовали, когда говорили с этим хлыщом?
Мадлен вспомнила ужимки маркиза и содрогнулась, удивляясь силе охватившего ее отвращения.
- Я ощущала себя цветком, к которому подползает огромный червяк.
- Вот истина,- выдохнул Сен-Жермен.
- Но он же ничтожество,- возразила она не столько графу, сколько себе.- Он же ни на что не способен...
- Не надо недооценивать их, дитя. Общение с ними - путь к падению, к гибели.
- Но... вы? - спросила Мадлен, опустив голову и средоточенно изучая свои ладони.- Какое вам дело до того, что может со мной случиться?
Сен-Жермен отвернулся, не смея взглянуть в ее лицо, где начинало светиться понимание.
- Это не важно.
- Если вы не скажете, я попробую догадаться сама.
Взгляды встретились, граф сделал шаг.
- Ваша жизнь так ужасающе коротка, что мне не вынести, если хотя бы один ее миг будет потерян. Мадлен встала, от ее щек отхлынула кровь.
- Сен-Жермен! С тихим смешком граф отступил. Глаза его помрачнели.
- О, не пугайтесь. Я мог бы сломить ваше сопротивление, но подобные методы добиваться желаемого давно мне претят. Больше тысячи лет мне не приходилось принуждать женщину... и уж во всяком случае, не в общепринятом смысле.
В маленькой комнате стало вдруг очень тихо. Свечи в семи канделябрах покойно мерцали.
- Больше тысячи лет? - Мадлен хотелось недоверчиво хмыкнуть, но звук застрял в горле.- А сколько же вам на деле?
- Я не помню,- ответил Сен-Жермен, опять отворачиваясь.- Когда в Риме правил Цезарь, я был уже стар. Я беседовал с Аристотелем. Эхнатон восхищался статуей Нефертити, которую я изваял. Ныне столица его в руинах, но я бродил по ее улицам, когда она была еще молода.
- Как же случилось, что вы не умерли? - спросила Мадлен, чувствуя, что ладони ее холодеют.
- Я умер однажды... очень давно. Смерть необъятней, чем жизнь. И потому жизнь ценней, ибо она мимолетна.
Глаза Мадлен налились слезами. В голосе Сен-Жермена слышалась такая пронзительная тоска, что сердце ее разрывалось от жалости.
