— Мы никогда не говорили о ее замужестве.
На самом деле они вообще говорили очень мало, а лучше бы им и вовсе молчать. Может быть, тогда у Дьема не было бы повода вернуться к тому последнему четвергу в голубой комнате.
— Однако вы обсуждали ваше общее будущее.
— Это было несерьезно, так, вскользь брошенные фразы.
— Вы уверены, что со стороны Андре это тоже было несерьезно? Позвольте вам напомнить, что она обсуждала вероятность смерти мужа за два месяца до того, как это случилось.
Тони хотел возразить, но Дьем продолжил:
— Может быть, она не совсем прямо говорила об этом, но все же намекала на то, что его не станет, когда спрашивала, что вы будете делать, если она освободится.
Он отдал бы любую часть своего тела — руку, ногу, даже глаз, за то, чтобы иные слова никогда не были бы произнесены. Ему было стыдно вспоминать, что он слушал их не возражая, он ненавидел того Тони, который стоял тогда перед зеркалом, вытирая кровь с губы, довольный тем, что он — великолепный самец, которым любуются, — стоит обнаженный в солнечном свете, с гордостью глядя на свою сперму вытекающую из лона самки.
— Ты бы хотел прожить со мной всю жизнь?
И чуть позже:
— Кровь все идет?
Она радовалась, что укусила его, что он вернется к жене и дочери со следами их любовных игр на лице.
— Что ты скажешь, если она тебя спросит?
«Она» — это Жизель, а он говорил так легко, словно ее вообще можно не принимать в расчет:
— Скажу, например, что ударился о ветровое стекло, когда затормозил слишком резко.
Он хорошо понимал, что это предательство, и, когда не Жизель, а Мариан спросила его, он решил заменить ветровое стекло на столб.
— Ты хотел бы прожить со мной всю жизнь?
А что, если бы не гудок локомотива, словно посланное ему предупреждение, когда она своим грудным голосом произнесла:
— Скажи, Тони, а если бы я была свободна?
Как он ненавидел теперь эти слова:
— Ты бы тоже освободился?
Они всю зиму звучали у него в ушах, он слышал их за столом, в кухне с запотевшими окнами, помимо своей воли, он слышал их, даже когда дочь искала под рождественской елкой свои подарки. Но стоило ли говорить следователю об этом?
Тем временем Дьем безжалостно продолжал:
— Бакалейная лавка на Новой улице, дома, фермы, хутор Гипот на сегодняшний день являются собственностью двух женщин, и Андре Депьер имеет право потребовать публичных торгов, чтобы получить свою долю наследства.
Он сделал длинную паузу.
— Об этом много говорили в Сен-Жюстене?
— Кажется, да.
