Он умолк.
— Ну а дальше? — подбодрил его Вернер. — Или это все?
— Да нет, — разлепил губы Эрих. — Кожа у нее тоже светлая. И тонкая, почти прозрачная, как пленка. Но это кожа, да еще какая… — Он опять умолк, но потом все же добавил: — И ноги у нее светлые. И длинные.
Вернер оглядел тело Эриха, распростертое у его ног и еще мокрое от купанья; в раскаленных добела и желтовато-бронзовых лучах солнца оно казалось светло-коричневым и было удивительно тонким в кости, даже веретенообразным — особенно по сравнению с его собственным, темно-красным и облупленным от загара, вяло привалившимся к мачте.
— Более или менее представляю ее себе, — сказал он. — И давно вы с ней знакомы?
— Мы? С Катриной? — удивленно переспросил Эрих. — Давно. То есть всегда. Они же наши соседи. Мы выросли вместе.
— Вот оно что, вместе выросли, — повторил Вернер.
— Сперва вместе ходили в деревенскую школу у нас в Кооге, а потом — в гимназию в Хузуме.
— И потом обручились?
— Обручились мы с ней тайком, еще в предпоследнем классе.
Каждый день ходили пешком со станции. Сперва огибали рощу Детлефсена, потом прямой дорогой между пастбищами шли и шли до самого Коога.
— А коровы за вами подглядывали?
— Очень может быть, — смущенно рассмеялся Эрих.
— Когда ты ее видел в последний раз?
— Год назад, когда был отпуск. И теперь как раз подошла моя очередь, а тут приказ выступать.
— И часто она тебе пишет?
— Раз в неделю обязательно. И всегда большое письмо.
— Ты с ней говорил о наших планах?
— Обиняками. Когда был в отпуске, еще не знал тебя и не думал об этом вплотную. Но намекнуть намекнул.
— И что она?
— В том-то и закавыка. — Светлое и теплое тело Эриха вдруг словно окаменело.
— И что она? — повторил Вернер уже настойчивее. У него зарябило в глазах, а потом все заволокло черным от прихлынувшей к горлу горечи.
— Она хочет, чтобы я сражался до конца, — выдавил наконец Эрих.
Значит, и она против меня, подумал Вернер. Алекс против меня, Катрина против меня, все против меня. Но он все равно пойдет со мной. Клянусь всем на свете, что пойдет. Он взглянул на Эриха и спросил:
— Почему она этого хочет?
Эрих не шевельнулся; он снова лежал в лениво-небрежной позе.
— Ясно почему, — спокойно сказал он. — Сперва она спросила: может, я трушу.
— И что ты ей ответил?
Эрих пожал плечами:
— Просто повернулся и ушел. И три дня с ней не разговаривал. Три дня из четырнадцати отпускных. Потом она сама ко мне пришла.
— И опять уговаривала?
— Нет, просто плакала. И сказала, что если я перейду на сторону тех, других, то домой уже не вернусь.
