Он мне даже «здрасьте» не сказал. Он сказал «здрасте» ей, а смотрел при этом на меня.
И я покраснел, и полезла мне на физиономию эта моя дурацкая улыбка, которую я готов был растоптать. И тут я вспомнил, что влюблен в Натали. И не мог ни слова выдавить ни ей, ни ему. Будто у меня кляп во рту, будто аршин проглотил. Я поскорее отправился восвояси, где мне было куда легче и приятнее предаваться своей любви.
В течение двух недель после этого мы с Натали виделись каких-нибудь три-четыре раза. И теперь наши встречи доставляли мне гораздо меньше радости, чем прежде. Теперь я только и раздумывал о таких вещах, как, например, был ли у нее еще дружок и какое место в ее планах занимают мужчины, и что она думает в связи с этим обо мне, но спросить ее ни о чем таком не решался. Самое большее, на что я пошел однажды, это, когда мы в очередной раз прогуливали в парке жирного Орвилла, спросил у нее:
— Как ты думаешь, можно ли совместить любовь и карьеру?
Слово выскочило и повисло между нами, как дохлая кошка. Подобные вопросы часто встречаются на страницах журнала «Для домохозяек».
Помолчав, Натали ответила:
— Конечно же, можно, — и посмотрела на меня как- то странно.
Но тут Орвиллу повстречался датский дог, который чуть не слопал его. Когда баталия кончилась, глупый вопрос сам собой отпал. Но я сохранял вид неприступный и замкнутый. Прощаясь со мной у своего дома, Натали, как мне показалось, с тоской спросила:
— А почему ты больше никогда не изображаешь обезьяну?
Это меня доконало. То есть окончательно доконало. Я пришел домой в отвратительном настроении. Подумать только, я хочу сжать в объятиях эту девушку, целовать ее, признаваться ей без конца в любви, а она только того и ждет, что я схвачу банановую кожуру, запрыгаю вокруг нее, как обезьяна, и буду выискивать на себе блох!
В общем, я довел себя до соответствующей кондиции. Я обозлился на нее за дружеское отношение ко мне и заставил себя думать о том, какими у нее бывают волосы после мытья, какие они блестящие и мягкие, и какая у нее кожа — белая, нежная. И довольно скоро мне удалось постичь ее «истинную сущность»: таинственная женщина, жестокая красавица, желанная, но недоступная богиня — так все это, кажется, называется. И вот она уже не мой первый, лучший, единственный, настоящий друг, теперь она — нечто такое, чего я желал и что ненавидел. Ненавидел, потому что желал, желал, потому что ненавидел.
В феврале мы снова поехали на побережье.
