Я видел, что госпожа Сигезбек колеблется, не зная, как поступить: оставить ли меня наедине с графиней или все же избавить меня от этого явно неприятного мне tête-à-tête[57]. Разговор то и дело замирал. Доротея отвечала невпопад. Все попытки докторши оживить беседу ни к чему не приводили. Я давно уже поняла, как нетерпеливо желает графиня остаться наедине со мной. Но зачем? Она ведь не может знать об Андрее! Кажется, госпожа Сигезбек строит свои предположения. Я быстро и как могу выразительно смотрю на нее. Она, оправдавшись немедленной необходимостью сделать некоторые хозяйственные распоряжения, оставляет нас. С первых слов Доротеи я понимаю, что ей и в голову не может прийти мысль… И никто не подумает об Андрее, никто не угадает…
Как жаль, что графиня относится к разряду женщин бестолковых, многословных и нервических. Сколько времени ушло в нашем разговоре на ее язвительные реплики, выпытывания, нелепые признания! Если судить по ее словам, граф без ума от меня. Но прежде чем это обстоятельство признать, она пыталась упрекать меня в обольщении ее супруга. Наконец слезы навернулись на ее глаза. Она призналась мне в любви к своему графу. Все это было мне докучно. Меня тревожила лишь вероятность навязчивости молодого Миниха. Я сказала ей прямо, что мне были бы неприятны, противны его домогательства.
– Я люблю другого человека!
Не знаю, как вырвалось у меня это признание, крайне обрадовавшее Доротею.
– Стало быть, вы не любите Эрнста?
– Разумеется, нет. – Мой тон был непритворным.
Успокоившись, она попыталась вызнать имя и звание любимого мною.
– Никому не следует знать о нем, – уперлась я. – Это любовь без взаимности. Ему неведомы мои чувства и никогда ведомы не будут.
Она осведомилась, занимает ли этот таинственный незнакомец придворную должность.
– Он – знатная персона, – отвечала я уклончиво, стремясь как возможно более запутать мою собеседницу.
Она принялась уверять меня, что в России это не может представлять важного препятствия…
– …сам Великий Петр…
И я в сотый раз принуждена была выслушать историю брака основателя империи с воспитанницей пастора Глюка. Но это был отличный повод мне для выражения притворной обиды:
– Вы полагаете меня не довольно родовитой? Род Мюнхгаузенов давно известен в германских землях.
Она поспешила рассыпаться в извинениях.
– Оставьте! – отвечала я, изображая отчаяние. – Он не может быть мужем мне. Он женат.
Она не нашлась что ответить, и видно было по ее лицу, как она пытается угадать, кто бы это мог быть.
