Зажав в руке эту находку, я принялся рыться на молодежной полке. Кто бы мог подумать, что мне так повезет! Я обнаружил целых пять журналов, практически неотличимых друг от друга внешне, если не считать их названий, представлявших безыскусные комбинации из слов «звезда», «дебют», «экран» и «Голливуд». Удивительно, но каждый из них уделил Ронни Бостоку заметное место — точнее говоря, удивительным этот факт оказался только для меня, поскольку я еще не понимал, что, хотя карьера Ронни как киноактера едва только началась, «кукольность» его лица уже обеспечила ему множество юных поклонниц, млеющих от его фотографий. Публикации отличались друг от друга только набором довольно нечетких черно–белых снимков. На одних Ронни в белоснежном смокинге по фигуре выходил из длинного лимузина для вечернего променада по городу, на других, развалившись на софе в своем «логове», он радостно прижимал к груди большую и мохнатую псину — на мой взгляд (я, впрочем, не собачник), абсолютно беспородную, очевидно, Страйдера, на третьих — бежал трусцой в стильном спортивном костюме по тропинке над обрывистым морским берегом с одиноким белым кораблем, бороздящим волны на заднем плане. И, наконец, на последней, самой моей любимой, снятой на фоне безликой обстановки, типичной для студий фотографов, Ронни прыгал в воздух, выгнув в прыжке все тело дугой назад с таким напряжением и силой, что сквозь футболку, натянувшуюся на животе, проступал пупок, — поза, которая, несмотря на всю явную продуманность и отрепетированность, в его исполнении поражала веселой непосредственностью и жизнелюбием.
Цветные плакаты я удостоил лишь беглым взглядом. Подобно школьнику, который не открывает последний выпуск любимого комикса до тех пор, пока не найдет обстановку, достойную того, чтобы предаться его просмотру с наибольшим наслаждением, я решил, что только в спокойствии и интимности своего кабинета я смогу подвергнуть их тому тщательному и детальному изучению, которого они были достойны. Однако на этот раз, как я тут же понял, украдкой посмотрев в сторону кассы, за которой неподвижно стоял бородатый индо–пакистанский джентльмен, следивший за моими перемещениями с выражением благожелательного ожидания на лице, сопутствующего предвкушению хорошей покупки, мне вряд ли удастся с пятью подростковыми журналами под мышкой сойти за любящего отца. Несмотря на то что, как я прекрасно понимал, мотивы приобретения мною этих журналов не волновали абсолютно никого в мире, кроме меня самого, для того чтобы заплатить за них, взять сдачу и выйти из магазина, не испытывая мучительной неловкости, о которой еще долго потом придется вспоминать, мне просто необходимо было измыслить подобающую причину. Так что, когда я положил мою добычу на прилавок, вытащил бумажник (макулатура эта оказалась гораздо дороже, чем я мысленно прикидывал) и уставился на горевшую над кассой сумму, я постарался принять непринужденный вид социолога или профессионального исследователя массовой культуры, которого сама природа его исследований обязывает регулярно закупать тонны этой дребедени. Не знаю, оценил или нет индус, ради которого, собственно говоря, и разыгрывалось все представление, мое актерское мастерство (по крайней мере, ни одна нотка в его сладеньком бормотании не прозвучала ничем даже отдаленно смахивающим на иронию), — но я остался своей игрою вполне удовлетворен.
