— Как это случилось? — спрашиваю я наконец. — То есть я знаю, что это был пожар, но... — Я обрываю себя, понимая, что последнее, чего ему сейчас хочется, это отвечать на кучу моих любопытных вопросов. — Ладно, забудь.
Некоторое время мы сидим в тишине, прислушиваясь к треску ночных насекомых. Он начинает рассеянно выдергивать травинки, проросшие сквозь доски ступенек.
— Меня там не было, — говорит он вдруг. — Я играл в видеоигры у моего друга.
— Это был несчастный случай?
— Да, так сказал начальник пожарной охраны. Неисправная проводка. Мне повезло, что меня не было дома. Или не повезло, — мрачно добавляет он.
Я не знаю, что на это отвечать. Мне хочется задать ему еще один вопрос, но я говорю себе, что сейчас не время. Он замечает это по моему лицу.
— Спрашивай.
— Как ты можешь здесь жить? Я имею в виду — один?
— В августе мне исполнилось восемнадцать. И мне выплатили много денег по страховке.
— Да, но дом? Это не создаст проблем с кредитной историей?
Он поводит вокруг себя рукой:
— Посмотри вокруг, Софи. Он был выставлен на продажу в течение шести месяцев — я мог сказать им, что хочу купить его потому, что мой старый дом полон трупов, и они все равно согласились бы и уточнили, когда я смогу поставить подпись.
Снова наступает неловкое молчание.
— Так ты не будешь ходить в школу? — спрашиваю я наконец.
— Нет.
— Почему?
— Какое это имеет значение?
— Что ты имеешь в виду?
Он собирается что-то ответить, но потом передумывает.
— Кому какое дело до всего этого? — говорит он уже более спокойно.
— Будущим знакомым, которым придется с тобой общаться, — не подумав, говорю я, и мне тут же становится мучительно стыдно за свою бесчувственность.
— Знаешь, ты все такая же, — говорит он, и я с облегчением вижу, что он улыбается.
— Вредная и плохо бегаю?
— Нет.
— Тогда какая?
— Честная, — отвечает он, смотря на меня неопределенным взглядом, и потом указывает на мой нос. — И у тебя по-прежнему три веснушки вот здесь.
Застигнутая врасплох, я машинально подношу руку к носу. И мне вдруг отчаянно хочется заполнить тишину чем-то, кроме моего сумасшедшего сердцебиения.
— Уже поздно, — выпаливаю я.
Джеймс выглядит удивленным:
— Девять часов.
Я смотрю на часы.
— Семь минут десятого, — говорю я, начиная чувствовать себя по-идиотски. Я пытаюсь придумать какую-нибудь тему для разговора, кроме моего превращения в двухметровую уродину. Мне в голову приходит вполне закономерный вопрос: — Послушай, но если ты не ходишь в школу, то почему ты записан?
