Не помню, чтобы автор «Швамбрании» хоть раз перешел дорогу и ступил на территорию, огороженную фундаментальным забором. В гости приглашал тех, кому симпатизировал, а главное — тех, от кого не зависел. Ему нравилась его собственная подтянутость — не столько внешняя (он даже и на даче работал в галстуке), сколько внутренняя, вынужденные литературные перерывы портили ему жизнь.
Назначая частые встречи с машинисткой, подхлестывал себя, умышленно загонял в цейтнот и к приезду ее успевал написать торопливым и неровным почерком все, что хотел. Если и был стол, притягивавший его с юных лет, это был не стол под белоснежной скатертью с бутылками и бокалами, обещающий сладостные минуты раскрепощения, а стол с белоснежной писчей бумагой, сулящий муки сочинительства.
Так я и думал: не ходит Лев Абрамович к нам в гости потому что много работает. Но однажды…
Во время детского праздника рядом с библиотекой Чуковского (плата за вход — десять еловых шишек, костер, концерт, хоровод и пр. и пр.) Лев Абрамович сказал:
— Я прочитал у вас, Саша, ссылку на книгу Кречмера «Внешность и характер» и, насколько понял, вы симпатизируете одному белорусскому тренеру, который выделяет футболистов с живыми острыми глазами.
У самого Кассиля были именно такие глаза, но что-то ему в этом способе селекции, кажется, не понравилось.
— Вполне возможны попадания, но система, если ее можно так назвать, таит в себе большую опасность, — сказал он.
— Тренера, о котором вы вспомнили, клянут почем зря, а он слушает да не слушается, гнет свою линию и превращает в чемпионов и увальней, и дутышей. Или не называли око зеркалом души?
— Ну хорошо, тогда позвольте обратить ваше просвещенное внимание на одну симпатичную даму в белом воротничке за нами… Сразу не оборачивайтесь, пожалуйста. Что вы думаете о ней?
Лев Абрамович отошел, чтобы подбросить шишек в костер.
…Это была женщина лет пятидесяти, с копной седеющих волос, молодым и озорным взглядом, источавшим приветливость, и массивным, ничуть не портившим точеного лица подбородком. Она беседовала с безусым литератором, взиравшим на нее с немым обожанием и зыркавшим глазами по сторонам — догадывается ли общественность, кто удостоил его внимания?
Эту женщину в строгом твидовом костюме с рядом разноцветных планок на груди я встречал в доме творчества не раз, была она и прозаиком, и критиком, зловредная профессия критика, однако, таинственным образом не отразилась на ее облике. Ее литературные позиции, как и массивные ступни, упрятанные в модные туфли на платформе, свидетельствовали об устойчивости и надежности.
