– Вах, Валя, ты что говоришь? О Аллах, ты прости ее за такие слова…
– Может, я тоже сам себя в этот подвал посадил? – Нуник подскочил к Валентине и стукнул тростью у самых ее ног. – Значит, твой Бог тут ни при чем? Меня плохие люди сюда посадили, а ему, значит, там все равно – не его забота, не он сажал, не ему… как это… вытаскивать нас отсюда? Зачем мне тогда такой Бог нужен, который ни за что не отвечает?! Возлюби ближнего, он говорит! А почему тогда никто никого не любит? Почему он не сделает так, чтобы любили. Мало сказать, надо научить, показать надо – как любить! Это твой русский Бог так говорит, от своего я ничего подобного не слышал!
– А твой Бог что говорит?! Он то же самое говорит! – Валя выпятила грудь, и Нуник был вынужден отступить. – Если вы все слова своего Бога с арабского читаете, то он и не виноват, что вы его не понимаете! Фатима, ты знаешь арабский? Нет, не знаешь, только лбом пять раз в день об пол – бум-бум, бум-бум. А что она там шепчет, сама не понимает! Откуда ей знать, что Бог про любовь говорит? Она же с ним на разных языках разговаривает.
– Астахфируллах! – завопила Фатима, лихорадочно ища амулет у себя на груди, нашла, вынула из-под кофты, поцеловала. – О Аллах, ты не слушай их. О Аллах, не обращай на них внимания.
– Мой Бог добрый, – сказала Валентина тише, делая вид, что не слышит причитаний Фатимы. – Мой Бог – зрячий. Он знает, что мы есть…
– Ни твой Бог, ни мой ничего о нас не знают, – тише сказал Нуник. – Оттуда сверху он нас не видит, мы же под землей сидим, нас вот эти бетонные балки от него закрывают.
– Бог чув-ству-ет нас, – членораздельно сказал Уайз, потом добавил: – А глаз у него нет.
– Тогда где он, если чувствует? – спросил Нуник. – В отпуске, что ли? Поработал, создал этот мир, а теперь отдыхает? А мы тут сами без него выкручиваемся как можем? Такой твой Бог? Завел нас на земле, как Люда щенков, а кормить нечем, выпустить некуда, погибнут. И мы тут, как щенки сидим, голодные, выглянуть на улицу боимся.
– Астахфируллах! – крикнула Фатима.
– Нуник, что ты врешь? Я о своих щенках забочусь, – шутливо сказала Люда, она уже давно не общалась с незрячими на серьезной волне. – Я-то кто – простая женщина. А он – идеальный, добрый. Если я о своих щенках забочусь, то и он о нас позаботиться.
– Вы как хотите, хоть сто раз в день ему молитесь, а я ему больше не верю, – устало отозвался Нуник. – Когда я в детстве понял, что не такой, как все, я каждый вечер перед сном ему молился, чтобы стать таким же. Я просыпался утром, ждал, что придет ко мне зрение, но ничего не менялось. Зачем такому Богу молиться? Тогда я ему сказал: хорошо, я принимаю то, что жизнь мне дала и не дала, только пусть никогда не станет хуже. А что теперь? Он нас бросил, как слепых щенков, в этот подвал, и с каждым днем все только хуже становится и хуже! Чем больше его просишь, тем только хуже. Зачем его такого я буду просить?
