- Старик, у тебя полтинника до получки не найдется?
Я ничем не могу помочь, поскольку сам начал рабочий день с обхода кабинетов. Вот и сейчас по лабиринтам узких подземных коридоров бреду в соседнее здание. Осталась одна надежда - друг, который служит в Центре военно-стратегических исследований ГШ. На его рабочем столе огромная секретная карта, облепленная роями цифр и букетами стрел. В том месте, где турецкая пехотная дивизия предположительно должна прорваться к Воронежу, лежит отрывной листок календаря, на котором от руки написано: "Иванову - 100, Петрову - 500, Сидорову - 750"...
- Ты, случаем, не богат? - опережает меня стратег, который больше озабочен собственным безденежьем, чем возможным прорывом турок.
По тому же маршруту возвращаюсь обратно. А навстречу замминистра обороны генерал армии Константин Иванович Кобец. Неспешная, уверенная походочка, ухоженные волосы, крупное красноватое личико без признаков недоедания и какие-то тяжелые глаза. Каждый раз, когда встречаюсь с этим человеком, почему-то испытываю недобрые чувства. Есть у нас такие генералы, при встрече с которыми у меня в голове мелькают разные нехорошие слова. Уже пятый год за Кобецом тянется длинный шлейф слухов: его фамилия называется в числе лиц, некогда занимавшихся грязными делишками в неком криминально-коммерческом "Информационном агентстве" при участии знаменитого шулера Димы Якубовского, его уличили в причастности к нечистоплотной сделке, связанной с продажей коммерческой фирме минобороновского 25-этажного дома в Северном Чертанове, о его сказочной даче в Архангельском рассказывают легенды. Не так давно всплыли какие-то "церковные документы" с его подписью... Уже ни для кого не секрет, что Кобец имеет надежную крышу в кремлевских кругах и потому его никто не трогает.
Мы идем навстречу друг другу. На мне нет головного убора, и потому я по уставу обязан прижать руки большими пальцами к бедрам и поворотом головы отдать честь. Честь отдавать не хочется. Потому ныряю в боковой выход...
Я возвращаюсь в кабинет и начинаю зло рыться в столе в надежде откопать среди вороха бумаг брикет венгерского рыбного бульона. Голодная генштабовская мышь уже отгрызла половину моей порции. Стакан, вода, кипятильник. И я уже похож на облизывающегося кота, ожидающего смачного куска с хозяйского стола.
С нами что-то происходит.
В памяти, как в калейдоскопе, мелькают лица и гарнизоны... Я видел плачущего полковника Генерального штаба: его жена тайком продала любимца семьи, голубого немецкого дога, чтобы купить билет до Хабаровска, - надо было срочно лететь на похороны отца. Мой друг из Питера, всю офицерскую жизнь помешанный на старинных книгах и собравший редкостную домашнюю библиотеку, сегодня втихаря от домашних приторговывает на книжных развалах на Невском. В Тихом океане американские матросы с палубы корабля показывали нашим военным морякам свои белые и черные задницы под безудержное ржание офицеров. А каких-то пять-шесть лет назад они отдавали честь нашему военно-морскому флагу... В ракетной шахте под Нижним Тагилом я видел майора-дистрофика, который звонко выскребал ложкой тушенку из консервной банки и рассказывал о том, что у его детей и жены эта тушенка уже вызывает рвоту. На Камчатке в магазине "Военторга" офицеры и прапорщики брали продукты "под запись" в долговой книге - до получки. Когда же приходила получка, долги в три раза перекрывали ее. На Арбате бомжующий ветеран Великой Отечественной войны десятый день скандально торговался с чавкающим жевательной резинкой скупщиком наград. Тот предлагал старику загнать орден Красного Знамени за тридцать тысяч. Хозяин ордена хотел сто. И кричал на спекулянта:
