Вообще.
Нелегко, наверное, классическому по этой жизни еврею осознавать, что он русский, и другой национальности для него никем не предусмотрено.
Так бывает, увы.
Естественно, писал их Эдик – исключительно «в стол».
Естественно – без всякой надежды на публикацию.
Даже без мечты о ней, чисто для себя, потому что не мог об этом не думать, не мог этим странным знанием не мучиться.
А если поэт думает – он пишет.
По-другому, увы, не получается…
…Донесли сразу, как только он с кем-то этими стихами сдуру – по глубокой, видимо, пьяни – поделился.
У нас вообще это дело любят.
Вещевайлов даже мечтал сделать роман, стилизованный в жанре доноса: говорил, что уже из-за формы сие сочинение немедленно должно стать национальным бестселлером.
На содержание – можно насрать.
С самой высокой колокольни.
…Скандал был страшный.
Особенно старалась одна славянофильствующая девушка, впоследствии широко известная в узких либеральных кругах как «несгибаемый борец за свободу», диссидент и враг «кровавой гебни». Тут ведь какое дело – и грехи перед этой самой «гебней» замолить хоть немного следовало, чтоб не сильно мешали дальше «диссидентствовать», и евреев девушка ненавидела чисто на физиологическом уровне.
Что ей, собственно, не сильно потом помешало стать в ревущие девяностые «лидером либеральной литературной мысли», «борцом за права», «представителем интересов» и так далее, и – тому подобное.
Фамилии девушки называть не буду.
Извините – противно.
Да, в принципе, кому надо – и без меня всё прекрасно знают.
Дело-то – громкое было.
Но – или боятся, или у самих рыльце в пушку.
Девушка давно, сами понимаете, стала «дамой», а литературные дамы есть существа, как правило, очень подлые, злопамятные и предельно ядовитые.
Иной раз одного укуса достаточно.
Это мне по флагу, я к «литературному процессу» наших дней отношения, к счастью, – не имею ни малейшего…
…Эдик запил.
Нет, его не «преследовали» в классическом смысле этого слова, даже, по-моему, ни разу не вызывали на Лубянку.
А зачем?!
И сами «братья-литераторы» всех мастей прекрасно справились с провинившимся собратом по цеху: «рассыпали» готовую к печати книжку, перекрыли кислород в толстых и не очень журналах.
Перестали приглашать на всевозможные, модные в те времена, тусовки и обжираловки, стыдливо именуемые «совещаниями молодых литераторов», на которых и заводились всякие нужные связи и полезные знакомства.
А что делать?
Литература времен заката империи, и официальная, и андеграунд, вырождалась в банальную кустарную промышленность, в мануфактуру, ремесленное цеховое сообщество, где без необходимых связей и знакомств – никуда, будь ты хоть самим Пушкиным.
