– Да… – задумчиво промычал хирург. – Придется сделать усыпляющий.
– А это не страшно? – встревожилась Наталья Васильевна.
– Что ж страшного, – говорил доктор, набирая шприц, – заснет ваша Дуся, и все дела. А мы ее в это время обследуем.
К уколу Дуся отнеслась предельно равнодушно.
– Вот и умница, – сказал доктор, – теперь спать. Через пять минут у нее закатятся глаза, подвернутся ноги, и будет совсем наш клиент.
Он бросил в рот папироску, закурил в раскрытую настежь форточку.
Через пять минут Дуся не заснула. Не заснула и через десять.
– Сильная собака, – изумленно повторил доктор, – финская лайка.
– Дворняга, – робко возразила Наталья Васильевна.
– Ну, вы мне рассказываете… Что ж, сделаем второй, – и он ввел Дусе второй шприц. – От такой дозы и сенбернары падают как подкошенные.
Но бывшая дворняга, ныне финская лайка Дуся, к общему удивлению, продолжала сидеть как сидела.
– Ничего не понимаю, – растерянно произнес доктор, – просто какая-то собака Баскервилей… Если ты, милочка, и после третьего укола не заснешь – я не знаю, тогда я сам засну…
После третьего укола Дуся начала обмякать и легла на стол. Доктор долго всматривался в глубину ее нёба, шевелил палочкой.
– Ничего нет, только раздражение. Видимо, оцарапала чем-то, оттого и давилась. Зря переволновала всех Дуся, Дуся…
Наталья Васильевна вынесла Дусю в коридор, нащупала в кармане пятерку и вернулась в кабинет.
– Возьмите, пожалуйста, – она никогда не давала денег.
– Заберите, – приказал хирург.
– Доктор, миленький, вы такое сделали. Я бы больше, с удовольствием, у меня нет просто…
А сама пятилась к выходу, чтобы этот замечательный человек не догнал и не вернул ей деньги, за мизерную сумму которых было стыдно и неловко.
Выйдя из лечебницы, Дуся перешла асфальтовую дорожку, добралась до лужайки и, упав на нее, заснула. Пока она спала, Наталья Васильевна, подложив сумочку, сидела рядом с ней на траве и тихо говорила:
– Если бы я осталась актрисой – сейчас бы мы ехали на такси и даже могли позволить себе маленький кутеж по поводу твоего выздоровления, Дуся… На сцену я больше не вышла – ранение оказалось серьезным… Кем я была? Реквизитором в театре. Оклад нищенский, а проработала всю жизнь. Долго, жутко тосковала по сцене. Это была и обида, и самоистязание, и что-то еще… А потом ничего, привыкла. Как-то так, обыкновенно…
Она сняла с себя платок и, сложив вчетверо, подтолкнула под спящую Дусю, бережно погладила собаку.
– Спи, Дуся, спи. Сколько мы с тобой натерпелись. Отоспишься, и пойдем потихонечку. К вечеру будем дома. Хорошо, что я купила впрок овсянки, и молоко еще не скисло. Сварю тебе кашу, и, знаешь, у меня припрятана баночка сгущенки, но сегодня мы, ее, конечно, откроем. Наверное, она слегка пожелтела от старости, но все равно это очень вкусно. Ты ведь никогда не пробовала сгущенки… А Надюшка умерла в шесть лет от белокровия. Она умирала на руках у Толи и, на минуту приходя в себя, спрашивала: «Папа, а где мама?» А я была рядом, но не могла себя заставить подойти к ней и все ждала, что вот-вот умру сама… Мы пережили ее смерть и остались жить, и состарились, а зачем – неизвестно…
