Через дорогу от красивого нового здания стоял обветшалый фермерский дом, окруженный возделанным участком в сто акров. Дом выглядел запущенным, и можно было бы подумать, что его покинули, если бы не цыплята, копошившиеся вокруг колёс ржавого грузовика во дворе. Когда Квиллер приблизился, из-за дома приковыляли пять старых дворняжек — некоторые из них прихрамывали.
— Хорошие собачки! Хорошие собачки! — сказал он, направляясь к крыльцу.
Собаки последовали за ним из любопытства; они были слишком дряхлые или слишком измождённые, чтобы лаять.
И тут дверь домика распахнулась, и сухопарая женщина в странном одеянии крикнула хриплым голосом:
— Кто вы такой?
Квиллер поднял вверх коробку из пекарни и ответил дружелюбным тоном:
— Посыльный из «Всякой всячины». Принёс подарок одной из наших любимых читательниц!
— Боже праведный! — воскликнула она. — Да это же усы из газеты! Заходите и хлебните горяченького — у меня на плите кипит кофе. — Старушка говорила на местном наречии, распространённом среди старожилов северного края. Полли занималась старинным диалектом Мускаунти — он был почти совсем позабыт. Квиллер порадовался, что догадался прихватить с собой магнитофон.
В прихожей было совсем темно. Пробираясь на ощупь за хозяйкой, он очутился в большой, пыльной, захламленной кухне. Помимо пузатой плиты, горшков и кастрюль, а также раковины с ручным насосом, здесь помещались также узкая койка, комод и большое старомодное кресло с продранной обивкой. Так вот где она живёт!
Старушка убрала свернутые трубочкой газеты и всякий хлам с деревянного стола и исцарапанного деревянного стула.
— Садитесь! — пригласила она, наливая кофе из эмалированного кофейника в толстостенные фарфоровые кружки с отбитыми ручками. Она сняла кофейник с керосинки. Чугунная плита, которую не топили в такую погоду, была завалена свёрнутыми в трубочку газетами.
Квиллер сказал:
— Надеюсь, вам понравятся эти булочки, миссис Коггин. Они с морковью и изюмом.
Старушка откусила кусочек своими крупными зубами, крепкими, но потемневшими.
— Да, хороши! Я не едала ничего этакого с тех пор, как преставился мой Берт. А ведь уже двадцать годков минуло. Когда живёшь один, всё у тебя по-простому, без затей. Ему было семьдесят восемь, Берту-то моему, когда он преставился. А мне теперь девяносто три.
— Вам никогда столько не дашь, — заметил Квиллер. — Вы такая моложавая. — И действительно, старушка была живая и энергичная.
— И то. Могу читать газету без очков. Никогда у меня не водилось покупных зубов. Живи тем, что даёт землица, да работай в поте лица — вот и весь секрет.
