Наконец хозяйка вспоминает о своем пропавшем сожителе.
– Хватит тебе строить глазки, – толкает она локтем Гамлета. – Лучше пойди поищи Шерстяного.
Танцор без возражений встает и красивым шагом выходит из комнаты.
– Пижон, как все педики, – комментирует вслед Марыська. Заметно, однако, что ляжки Гамлета не оставляют ее равнодушной.
Танцор возвращается через минуту с докладом, что Шерсть спит в мандариновых коробках.
– Да? – говорит Марыська. – Ну, пусть себе спит… Ты Гамлет тоже… спать иди, все равно от тебя никакого толку.
По лицу танцора видно, что он посидел бы с ними еще, но хозяйка выпроваживает его довольно решительно. Едва за Гамлетом закрывается дверь, Марыська подсаживается к Нефедову на кровать.
– На что он нам, правда? – интимно хихикает она. – От этих танцоров конем разит. И вообще в нем духовного одна только внешность…
Заметив, что Нефедов начинает задремывать, Марыська щекочет его под ребрами.
– А хочешь… ну хочешь, стихи почитаем? – предлагает она.
Игорь отрицательно мычит и валится набок.
Выкурив сигаретку и посовещавшись сама с собой, Марыська идет к выключателю, гасит в комнате свет и в темноте раздевается. Уже нагая, она возвращается в кровать и ложится с Нефедовым, прижимаясь к нему всем телом. Несколько минут она так и лежит, вслушиваясь в его мерное сопение… Наконец, чертыхнувшись, Марыська встает и неузнанной покидает ложе.
Общежитие филармонии погружается в сон и относительную тишину.
Покупая билет, Нефедов старался не дышать в окошечко кассы. Похоже, на сегодня он был последним, кому понадобилось ехать в столицу. Кроме него в станционном зальчике находились только два дежурных мента, чьи внимательные взгляды Игорь чувствовал спиной. Выходя на улицу, он, не удержавшись, покосился в их сторону, и один из ментов показал ему, впрочем беззлобно, дубинку.
Платформа тоже была безлюдна. Похожая на палубу небольшого авианосца, она впереди обрывалась во мрак, в глубине которого проблескивали разновеликие городские и промышленные огоньки. Но вот где-то там, в стоячем ночном мерцании, вспыхнула и побежала яркая точка. Длинный луч, прямой, как ментовская дубинка, изошел из этой точки и ударил по зазвеневшим рельсам. Последняя электричка, шальная, воспетая, накатила, налетела, смахнула Нефедова с платформы и унесла его, будто порывом ветра.
Поезд в этот полночный час был почти пуст. Под полом вагона налегке грозно-весело выл мотор, но буйный рокот колес доносился не снизу – он врывался снаружи, в раскрытые форточки, вместе с ароматами креозота и ночной хвойной сырости. Сквозняки продували вагон, очищая его от закиси пассажирского пота и табака, скопившейся в течение дня. Набравшая ход, электричка так расплясалась, что вот-вот, казалось, соскочит со своих железных катушек и сиганет всем составом с откоса. Временами чудилось, что она мчит уже не по рельсам, а по воздуху, со свистом пикируя на полустанки, ночной птицей пролетая меж испуганно отмахивающимися елями и взмывая над речными, залитыми туманом долинами.
