Повидай Сашка подлинные лики призраков до схватки, неизвестно, хватило бы ему духу вступать с ними в противоборство.
Очень может быть, что и нет.
Но именно эта мысль заставила его снова взять в руки «Мангуст». Он просто обязан был проверить, не уцелело ли хоть одно из этих гнусных созданий. А если уцелело, исправить это противоестественное положение вещей. И немедленно.
Почему-то казалось, что если хоть один подранок из этих безумных пьеро оклемается, то всю зачистку территории придется начинать сначала. А там… только ли территорию придется зачищать от нездешней нечисти?
Сашка повернулся и, отгоняя прочь апокалиптические картины, двинулся обратно, прямо в опадающую на глазах стену пламени.
Нервы звенели.
Стараясь лавировать между огненными лужами, он миновал опрокинутые плиты.
Въехал на площадку локального катаклизма.
В ноздри бил запах напалма.
Не уместившиеся под бандану волосы потрескивали от жара.
Держа пистолет наготове, огляделся.
Тотальный оверкилл, лучше не придумаешь.
Медленно выдохнув сквозь сжатые зубы, он распрямился.
И тут прямо перед ним Что-то шевельнулось, и это была не одна из порожденных сполохами пламени теней. Какая-то светлая, совершенно так же окрашенная огненными отсветами и до того незаметная на фоне бетонной стены фигура.
Сашка мгновенно вскинул оружие.
Но не выстрелил.
Дрогнула рука.
Не походила эта фигура на недобитого монстра.
Это бросилось в глаза сразу.
Нет, стрелять Сашка не стал, а стал, не опуская ствола, медленно приближаться к новому потенциальному источнику угрозы.
Но чем ближе, тем меньше хотелось надавить на спуск. Скорчившаяся маленькая фигурка вжималась в стену.
«Да оно меня дико боится!» — понял вдруг Сашка.
И словно в подтверждение его догадки, на груди у существа раскрылся и испуганно заморгал огромный фосфоресцирующий глаз.
И было в этом моргании, да и во всей этой фигурке что-то настолько жалкое и беспомощное, что Сашка невольно опустил ствол.
Да что это такое, откуда взялось?
И почему так меня боится.
Я же вроде хороший…
Художник творил.
Он никому ничего не хотел доказать, его не волновали проблемы, которые мучают людей искусства в несовершенном обществе: «Я не востребован, кому я нужен?..»
Признание уже пришло к нему.
И самоутверждаться давно не требовалось.
Требовалось самовыражаться.
Впрочем, как и раньше.
Он никому не хотел угодить. В этом тоже не было нужды.
Он просто хотел добиться Совершенства. С большой буквы. И сейчас он был абсолютно свободен в своем творчестве.
