Воронков увлекся, пальцы все быстрее летали над клавишами, словно он описывал окружающее кому-то, с рождения окруженному исключительно красивыми вещами, видящему в окне холеной машины только чистенькие пейзажи, встречающемуся с неизменно добрыми и вежливыми людьми. Интересно, сможет ли этот кто-то поверить в реальность описываемого?
«А над всем этим — мрачное, сочащееся моросью небо, без единого просвета, за которым, может быть, где-то и есть солнце, но вот только где оно… Зато ночью в полгоризонта встанет кровавое дрожащее зарево, которое даже сейчас угадывается сквозь висящую в воздухе морось — не дождь, не туман.
Почти десяток факелов химического комбината, вознесенные на стометровую высоту, ревут днем и ночью, сжигая те отходы, которые город не решился перерабатывать даже в своем кишечнике…»
Сашка усмехнулся, перевел каретку и закончил сообразно со своими мыслями:
«Может быть, сейчас где-то в обсаженной пальмами Калифорнии или вылизанной Швейцарии сидит какой-нибудь сценарист-оформитель, под его руками рождаются картины моей несчастной „Южной“, и он гордо воображает, что все это придумал».
Ему нравилось печатать на машинке в единственном экземпляре, без всяких копирок. Было в этом что-то от занятий каллиграфией, столь популярных среди самураев, или с монастырским переписыванием житий святых, каковое занятие развивает кротость духа, терпение и смирение. Сашке было далеко до кротости и смирения, но почему же не воспитать в себе столь добродетельные качества.
Было в пишущей машинке, архаичной уже будто каменное, ручное рубило или гусиное перо во времена Марка Твена, какое-то тайное знание. В ней самой — бесхитростной и ручной.
В ней отсутствовал промежуточный накопитель информации, буфер обмена, текстовый редактор. Мозг пишущего давал команду пальцу, тот лупил по клавише, приводившей в движение рычажок, а тот разворачивал на коромысле молоточек, и пробивалась чернильная лента, нанося на бумагу литеру или знак препинания.
Никто не только не помогал, но и не мешал. Не нарушал интимности акта…
Да и печать посредством несмывающихся чернил на простой бумаге была куда лучшим носителем информации, чем асфальт лазерного принтера, который приклеивает страницу к странице, или тонер картриджей струйных принтеров, который смывается напрочь от чиха или непрошеной слезы, упавшей на рукопись.
Про дискеты и CD вообще речи нет. И даже не потому, что одни размагничиваются, а другие подвергаются такому количеству случайных необратимых повреждений, что на них дышать боязно. Их ведь без специального устройства не прочтешь. А это само устройство подвержено влиянию гремлинов, да и не может существовать без всей инфраструктуры человеческой цивилизации…
