Маджиде плохо слышала, о чем они говорили, но громкий смех, которым они разражались после каждой реплики, казался ей в высшей степени непристойным.
Маджиде пристально всматривалась в этих девиц, изучала их повадки, словно это были неведомые существа. Каким-то птичьим движением девушки вертели своими тщательно завитыми головками, складывали губки бантиком и, очевидно, больше всего на свете желали походить на знаменитых кинозвезд. Однако, невзирая на показную веселость, все они казались Маджиде глубоко несчастными - очень уж не вязались с их истинной сутью разыгрываемые роли. Маджиде вообще не могла понять, как это можно отречься от своего подлинного «я».
Среди постоянных посетительниц выделялась, например, девушка по имени Пери, судя по всему, заводила в компании своих подруг. Действительно ли звали ее Пери, как сказочную фею, или это было сокращенное от Перихан, Маджиде не знала. Эта девушка казалась весьма неглупой, но, увы, она так мало походила на пери из сказки и так мало оставалось в ней истинно человеческого, что Маджиде только диву давалась. Каждый ее жест, каждый взгляд походили на плохо усвоенный урок; вынимала ли она кошелек из кармана, подносила ли пирожное ко рту, кокетничала ли с молодыми людьми - все получалось у нее неестественно, фальшиво, манерно.
Парни были еще менее привлекательны. Почти все жевали резинку и считали особым шиком перекладывать ее с одной стороны рта на другую, устрашающе при этом гримасничая. Их авторитет среди приятелей находился в прямой зависимости от силы и роста. Сильные и высокие высокомерно относились к низкорослым и щуплым и снисходительно называли их «сынками». Девиц они пленяли двумя-тремя повелительными взглядами. Зато их хилые приятели орали во весь голос, громко хохотали и вели себя крайне развязно.
Маджиде порой сравнивала девушек из кондитерской со своими знакомыми. Соучениц по консерватории она плохо знала и еще не составила о них определенного мнения. Подружки из Балыкесира были самыми обыкновенными пустышками. Консерваторские девушки слабо ли, сильно ли, искренне или неискренне, но были привязаны к искусству. Но эти… Эти были неизмеримо хуже. Каждое их движение действовало на Маджиде, как удар хлыста.
«Разве можно жить среди них? - думала она. - Неужели таких много? А может быть, встречаются и похлеще? Может быть… Ведь до сих пор всякая новая среда, в которую я попадала, оказывалась хуже прежней. Взять, например, школу. Несмотря на сплетни и вздорность подруг, можно было рассчитывать на их дружеское участие. Даже директор с его жалкими уловками не казался окончательно испорченным человеком. В каждом было хоть что-то хорошее. Но здесь… Чем, к примеру, тетушка Эмине, дядя Талиб, Семиха лучше моих земляков из Балыкесира? Ничем. Пожалуй, даже хуже. Такое впечатление, что здесь каждый норовит казаться не тем, что он есть на самом деле. Семейство тетушки Эмине, их соседи, знакомые - все, как один, сплетники, глупцы. А вот эти, из кондитерской, еще хуже. Таких вздорных, ничтожных девиц и парней я не встречала ни в Балыкесире, ни в квартале Шехзадебаши. Не будь со мной рядом Омера, я бы и минуты здесь не выдержала. Надо будет поговорить об этом с Омером, и, как только позволят обстоятельства, мы уедем из Стамбула. Куда-нибудь в более спокойное, уединенное место».
