- Не знаю, но, очевидно, так. Бедри наклонился к приятелю:
- Врет… Хочет, чтобы его считали остроумным и критически настроенным.
- Свинство! - пробормотал Омер.
На экране появлялись все новые кадры. Председатель с указкой в руках продолжал давать объяснения:
- Гости, пожаловавшие на весенний бал, устроенный нашим обществом!.. Ахмед-бей, пожертвовавший обществу сорок лир… А сейчас вы видите таблицы. Здесь число посетителей нашего клуба. Цифры даны в сравнении с прошлыми годами… Количество накормленных нами неимущих детей. Всем выданы горячие завтраки.
К концу доклада, особенно во время демонстрации таблиц, в зале уже стоял гул. Не успел председатель договорить до конца, как вспыхнул яркий свет, и зрители заморгали глазами.
Согласно программке, напечатанной на машинке, за докладом должен был следовать юмористический рассказ. Из-за одеял с довольно развязным видом вышел небольшого роста юноша с приплюснутым носом и гнилыми зубами. С уверенностью шута, привыкшего смешить окружающих, он развязно приветствовал зрителей и, шепелявя, начал читать рассказ о том, как на гулянье, которое происходило, конечно, в старые времена, спорили и торговались с извозчиками, с продавцами шербета и ореховой халвы различные «инородцы». Сначала он принялся изображать албанца и, неумело подражая его акценту, произнес несколько фраз, вычитанных из юмористических газет. Затем эти же фразы повторяли другие, еще менее удачно изображенные им типы - араб, лаз, черкес, еврей, армянин, грек и курд.
Даже самые благожелательно настроенные слушатели с трудом дождались момента, когда чтец под жидкие аплодисменты скроется за одеялами.
Все время, пока шел номер, Исмет Шериф шептал на ухо Маджиде свои остроты, которые были столь же неудачны, как и у рассказчика.
«Я виделась с этим человеком всего лишь раз. Только что он поспорил с Омером! Откуда же такая фамильярность?» - спрашивала себя Маджиде. Вообще эти так называемые «сливки интеллигенции» производили на нее весьма неблагоприятное впечатление. С первых дней супружеской жизни Маджиде пыталась разглядеть в этих людях необыкновенные качества, достоинства, которых не находила у других, однако обнаружила, что от простых смертных их отличает лишь стремление в угоду собственным прихотям пренебрегать некоторыми правилами приличия, которые все остальные считают нужным соблюдать. Но разве это достоинство? Неужели не слушать своего собеседника, грубить ему, смеяться над ним, класть ноги на стул, орать во весь голос и оскорблять окружающих - все это признаки незаурядности? В течение тех нескольких месяцев, пока она присматривалась к этим знаменитостям, они только и делали, что доказывали глупость и бездарность окружающих и собственную правоту. Но как ни старалась Маджиде, ей не удавалось вспомнить ни одной их оригинальной мысли; она помнила только, что тот поругался с таким-то, этот поспорил с тем-то. И еще одно отличало этих людей от тех, кого знала до сих пор Маджиде: они смотрели на всех самоуверенным, нахальным взглядом, словно оценивали их на глазок. Но и это никак не могло быть признаком их незаурядности. Вот, например, в переднем ряду сидит публицист Хюсейн-бей, который угощал их тогда в саду. Он так откровенно прижимается к своей соседке, худощавой молодой особе в очках, как будто кругом никого нет. Разговаривая с ней, он раздувает ноздри, точно вот-вот на нее бросится, смотрит маслеными глазами и, вместо того, чтобы вникать в смысл того, о чем она говорит, бесцеремонно разглядывает ее шею и губы.
