Костя долго осматривает реку и наконец далеко внизу по течению замечает маленькую темную точку. Сначала она кажется неподвижной, но мало-помалу растет, по сторонам ее становятся заметны вспышки света — это сверкают на солнце весла.
Когда Костя возвращается, Нюра уже ставит на стол тарелку со стопкой лепешек, на которых пузырится кипящее масло. С громом и звоном на столе появляются кружки и пузатая запотевшая крынка с молоком.
— Ну как вы тут? Познакомились, поладили? — спрашивает Ефим Кондратьевич, входя в комнату.
— Мы, тато, поладили, поладили! — говорит Нюра. — Правда, Костя? А как же! Отчего нам не поладить? Пойдем, я тебе солью.
Ефим Кондратьевич не спеша — как он говорит: с чувством, с толком, с расстановкой — умывается, они садятся за стол и едят пышные лепешки с похрустывающей корочкой и пьют молоко, густое и такое холодное, что от него ноют зубы.
— Ну, спасибо, Анна Ефимовна, — говорит дядя, вставая из-за стола.
Он закуривает свою трубку, и тотчас комнату наполняет едкий, как нашатырный спирт, запах.
— Фу, тато! Сколько раз говорили! — машет руками Нюра и пытается открыть еще шире уже открытое окно.
— Пойдем, Костя, на вольный воздух, а то моего кадила, кроме меня да комаров, никто не выдерживает…
— Вот так мы и живем, — обводя широкий полукруг рукой, говорит дядя, когда они подходят к берегу. — Нравится тебе?
— Да.
Косте и в самом деле нравится широкий простор пойменных лугов левого берега, синеющая вдали полоска леса, обрывы кряжа, подступающего к реке километрах в трех ниже по течению.
— Только почему это называется "Гребля"? Тут ведь никакой плотины нет.
— Кто его знает! Может, когда и была. А сейчас просто так место называется. А там вон, за кручами, там село. Там Аннушка учится, а когда навигация кончается, и я в село перебираюсь.
— А почему вы там все время не живете?
— Нельзя. Там, у села, участок простой, легкий, течение спокойное, а здесь место трудное. Вон, — показывает дядя на левую сторону немного вверх по течению, — ты думаешь, там берег? А там остров, а за ним — Старица, старое русло да еще рукав, а чуть повыше — еще остров и еще рукав.
— Ну так что? Капитаны же знают, куда нужно плыть.
— Капитаны-то — да, а вот река не знает, куда она пойдет.
— Так ведь она всегда одинаково идет.
— Нет, брат, — смеется Ефим Кондратьевич, — в том-то и штука, что нет! Вон там, повыше, пароходы левым рукавом раньше ходили, могли и по Старице ходить — снова ее размыло, а нынче попробовали — и сел один на мель: в полую воду нанесло. Она ведь как шальной конь — не угадаешь, куда кинется. Сейчас фарватер здесь идет, а потом, глядишь, мель намоет, и он к левому берегу убежит.
