— Дядя Захар? — спрашивает девушка.
— Он самый, — отзывается Захар Васильевич. — Принимай гостей, красавица.
Он начинает распрягать, но девушка подходит к возу:
— Вы идите в избу, я тут сама управлюсь.
Следом за Захаром Васильевичем мы входим в избу. За столом, под самой лампой, сидит седой старик. Он медленно и сосредоточенно крошит ножом табак. По его гладкой, как зеркало, лысине бегут отблески света.
— Здорово, Нефёд! — говорит Захар Васильевич, снимая шапку.
Старик кладет нож, щурясь, всматривается в Захара Васильевича:
— Захар приехал? Здоров, здоров! Я и то уж думаю: что, мол, припозднился?.. А что за ребятенки с тобой?
— Ивана Березина сын да Марьи эвакуированной дочка. Им больно поглядеть охота.
— Ну-ну, пусть поглядят… Проходите в избу-то, чего у порога стоять!.. Жать-то начали?
— Какое! — смеется Захар Васильевич. — Уж и пошабашили…
— Врешь, поди?
— А чего мне врать? Правду говорю.
Нефёд недоверчиво смотрит на него, долго шевелит губами:
— Всё торопитесь! Ровно вас взашей гонят, торопыги…
Катеринке старик не нравится — больно он ворчлив и неприветлив, и она смотрит на него бычком, исподлобья.
Входит девушка.
Пашу, внучку Нефёда, я знаю давно: она только на лето перебралась на заимку помогать деду, а так живет в деревне. У нее совсем белые, как лен, волосы и чистые голубые глаза; они смотрят всегда так открыто и спокойно, словно она знает что-то такое важное, что все остальное по сравнению с ним ничего не значит. Федор Рябых — то ли смехом, то ли всерьез — даже попросил:
— Паш! Ну не гляди ты на меня за ради бога! У меня от твоих гляделок все красноречие пропадает…
Паша ласково улыбается нам и собирает на стол. Перед стариками появляются туесок с пахучей медовухой, огурцы и соленые рыжики. Нам Паша подвигает глубокую миску, доверху налитую прозрачным золотистым медом. Мы макаем в него ломти хлеба и слушаем неторопливую беседу стариков.
Захар Васильевич, выпив медовухи, с хрустом разжевывает огурец, а Нефёд только сосет соленый рыжик — зубов у него почти не осталось.
Захар Васильевич рассказывает деревенские новости. От медовухи лысина Нефёда краснеет, и даже насквозь прожженная солнцем кожа Захара Васильевича темнеет на скулах. Они начинают вспоминать каких-то неизвестных людей, давно прошедшие и забытые всеми, кроме них, события, и Нефёд вдруг спрашивает:
— На могилу-то пойдешь?
Лицо Захара Васильевича становится пасмурным, и он, вздохнув, отвечает.
— Как не сходить! Схожу, конечно.
