Из широко открытых глаз его потекли слезы, застряли в многодневной щетине на подбородке, нижняя челюсть задрожала. И у Юрки тоже почему-то задрожала нижняя челюсть. Он сцепил зубы, подвел отца к табуретке.
— Садись.
Он потянул руку, отец еще отчаяннее вцепился в нее.
— Куда ты?
— Пусти, я тебе сигарету дам.
Он подал сигарету, нашел спички. Отец напряженно прислушивался к его шагам, только когда Юрка поднес зажженную спичку, немного успокоился и жадно затянулся.
— Сиди, — сказал Юрка и пошел к двери.
— Сынок! Куда ты, сынок? — закричал папка.
Юрка спустился с крыльца. На мелководье, расплескивая солнечные зайчики, взапуски бегали три крохотные фигурки. Пацаны… Теперь их тут и вовсе замордуют, затуркают. Будут расти, как бурьян, без призора… На мамке теперь все. А что она одна сможет? А отец так и будет мыкаться в четырех стенах, вытянув перед собой руки, натыкаясь на все и падая…
Он шел к дороге, и каждый шаг давался с трудом, будто он без роздыха шел целые сутки или надел, как водолаз на переправе, свинцовые башмаки.
Семен перегнулся со своего сиденья, распахнул дверцу.
— Что, не дает? — спросил он.
— Он не видит, — сказал Юрка.
— Чего не видит? — не понял Семен.
— Ничего не видит. Совсем. Ну, ослеп он. Понимаешь?
У Семена приподнялись брови, он тихонько присвистнул.
— Вот это да… — Он помолчал. — Водочка?
Юрка пожал плечами.
— Ну и как ты решаешь?
— Понимаешь, на мамку теперь все… И пацаны… И он, слепой…
— Раздумал, значит? — Семен, прищурясь, посмотрел на побелевшую от зноя дорогу. — Что ж, видно, правильно… Тогда — привет. На обратном пути заеду.
Он захлопнул дверцу. Стартер зарычал, машина тронулась с места. Сзади, грохоча и подскакивая, подлетел самосвал, обогнал Семенову машину, за ним пролетел второй, потом еще и еще. Машины мчались, рявкали сигналами, подгоняя друг друга, и нельзя было понять, то ли они догоняют что-то и никак не могут догнать, то ли убегают от чего-то и боятся, что убежать не смогут. Они мчались все быстрей и быстрей, и все мимо, мимо…
Юрка повернулся и пошел к дому.
1965–1966
