— Когда ты приедешь опять? — спросила она.
— Не знаю.
— Тогда я уеду!
— Как хочешь.
Дверца машины хлопнула, «Москвич» попятился и развернулся. Юрка вскочил, замахал рукой, но хозяин «Москвича» его не заметил и уехал. Женщина ушла в дом, Юрка пошел дальше.
С левой стороны шоссе появилась арка ворот с надписью «Пансионат». Юрка не понял и подошел посмотреть. За придорожными кустами в два ряда друг против друга стояли разномастные автомобили. Между ними виднелись то палатки, то навесы из парусины, каких-то тряпок и одеял. В машинах или прямо на вытоптанной, пыльной земле лежали развороченные постели. На них валялись или сидели, поджав ноги, полуодетые взрослые и ребятишки. Гудели примусы, коптили керогазы. На растянутых веревочках, кусках проводов сохли рубашки, трусы, полотенца. Вся эта человеческая толчея смеялась, разговаривала, кричала, а, заглушая ее, из круглой кубышки на столбе грохотал металлический голос: «Там, где речка, речка Бирюса, ломая лед, поет-звенит на голоса…» От кустов несло бензином и кухонным чадом.
Юрка перешел снова на правую сторону шоссе. Маленькие домишки пригорода кончились. Под навесом на высоких металлических трубах стояли лежаки, на них, между ними кишели полуголые тела. Дальше вдоль шоссе кустов уже не было, жирная полоса его становилась аспидной, светлела, начинала зеркально блестеть, струиться и исчезала. Между шоссе и морем прямо на песке под нещадно палящим солнцем бесконечной цепочкой вытянулись автомобили, белели, желтели тенты, сновали люди. Юрка повернул обратно.
Под одним из навесов не было лежаков. На высоком каменном помосте, залитом асфальтом, стояли металлические столы и стулья. Это была столовая, и Юрка подошел ближе.
Люди непрерывно подходили, поднимались по нескольким ступенькам. Одни сразу садились за столы, ели принесенное с собой в сумках, бумажных свертках, другие становились в длинную очередь у раздаточного окошка, ставили на алюминиевые подносы тарелки, которые им совали из окошка, несли их к столам и ели. На столах оставались тарелки с недоеденной кашей и макаронами, куски хлеба. Юрка смотрел на них, глотал голодную слюну, но пойти и взять не решался.
Подходили уборщицы, сгребали грязную посуду, хлеб и уносили.
Народу постепенно стало меньше, уборщицы не так торопились уносить, все больше столов было заставлено объедками, и Юрка решился — поднялся по ступенькам, опасливо сел за крайний стол. На него никто не закричал.
