— Ты куда?
Митька вскинул свои белые ресницы и ничего не ответил. Он никогда не отвечает сразу.
— Ты куда идешь?
— Надо, — помолчав, ответил Митька.
— Мы тебя с собой не берем!
— И не надо, — снова помолчав, сказал Митька. — Я сам.
— Иди домой, ты же синий, как пуп! — крикнул Славка.
Митька не ответил и шел дальше. Перед восходом солнца свежо, а он босиком и без кепки. И куртки у него никакой нет: он еще мал, в школу не ходит, и ему не покупают. Как только весной перестают дожди и подсыхает во дворе грязь, он сбрасывает старые Славкины башмаки, кепку, ходит босиком и простоволосый. Его ругают, дают взбучку, не пускают во двор. Митька сидит дома и ревет. Рев быстро всем надоедает, и его выпускают. Поэтому ресницы у него и коротко остриженные волосы уже в апреле выгорают так, что становятся белыми. И так он ходит до поздней осени, пока земля не лубенеет от заморозков.
И сейчас на Митьке только штаны и рубашка, ему холодно. Кожа стала пупырчатой, губы посинели, он ежился, старался поглубже засунуть кулаки в карманы и упрямо плелся следом.
За глинистым обрывом море небольшой дугой вдавалось в берег. Юрка заметил у края этой дуги что-то непонятное и припустил бегом.
Полузасыпанное песком, кверху беловатым брюхом лежало большое, длинное тело. Издалека стала видна голова с оскаленной зубастой пастью, похожая на огромный птичий клюв.
— Кит? — закричал Славка.
— Фиг! Папка говорил, у нас китов нет.
— Тогда акула! Только зачем она на берег вылезла?
— Ее волнами выкинуло.
Они сели на корточки и заглянули в пасть. Челюсти опоясаны редкими острыми зубами. Юрка поднес руку к пасти. Не очень близко, но чтобы видно было.
— Это не акула. Акула полчеловека сразу откусить может, а это что? Ну, руку откусит…
— И ногу, — сказал Митька. Он уже уселся на корточки за их спинами и, сопя, рассматривал чудище.
— Твою, чтобы за нами не таскался… Папке бы показать — он всех рыб знает.
Нужно было уходить, но они не могли оторваться от находки.
— А я знаю, кто это, — сказал Юрка, — я вспомнил. Дельфин называется. Мы когда в Поповке жили, там тоже на берег выбросило. Колхозники его забрали и увезли. У него жир здорово лечебный.
— Ага, я помню, — сказал Славка.
— Чего ты там помнишь? Ты ж тогда малой был.
— Все равно помню! — упрямо сказал Славка. Ноздри у него раздулись, побелели и начали дрожать. Значит, начал злиться. Он всегда злится, когда что-нибудь соврет или выдумает, а ему не верят. Он тогда и на драку скор. Юрка не хотел заводиться и отмахнулся.
