Антидогматичность, присущая Милошу, толкнула его к марксистам, она же его от них и оттолкнула, едва он осознал догматизм и своих товарищей, и свой собственный. Очнулся он довольно скоро. Осудил и обрек на забвение свою первую книгу стихов и свои тогдашние статьи. В польскую компартию (тогда нелегальную) Милош не вступил, в социалистическую тоже, к процессу виленской марксистской молодежи в 1936 привлечен не был. И все же глава «Марксизм» стоит в его автобиографической книге «Родная Европа» вслед за главой «Католическое воспитание» — не случайно, марксизм его юности — это не эпизод. «…„Марксистский опыт“ — в конечном счете, очень сложный — как нельзя более был мне нужен, и редко мне удается найти общий язык с людьми, которые сами через это не прошли». (С Достоевским, прошедшим в молодости через схожий опыт кружка петрашевцев, Милош «общий язык» находит; он даже читал иногда в своем Калифорнийском университете в Беркли курс о Достоевском.) Польский исследователь Ежи Квятковский, анализируя раннее творчество Милоша, справедливо заключает, что уже в первой книге стихов, в ранних статьях, в тогдашнем опыте «рождается поэзия, выражающая проблемы человеческой общности: группы — поколения — нации — эпохи».
Другое дело, что Милош — и тогда, и позже — уходил от давления, противостоял давлению всех этих общностей, будь то поэтическая группа, поколение с его поколенческими догмами, нация или даже эпоха. (Что касается «эпохи», он скажет так: «Чтобы быть историчным, надо быть надисторичным. Но, будучи перевернутой, эта фраза тоже верна: не увидит перспективы веков тот, кто не сидит прочно в своем времени».) Он уходил, убегал, спасая свое «я», свою личность, свою свободу поэта.
В элегии, написанной много лет спустя, вспоминая своих студенческих товарищей, он с горечью размышляет:
…Кто был поумнее, тот выбирал доктрины,
В которых светились, мерцая, дьявольские гнилушки.
Кто был посердечнее, тот увлекся любовью к людям.
Кто искал прекрасного, заработал камень на камне.
Так отплачивал век наш тем, кто поверил
Его отчаянию и его надежде…
И все же не верить отчаянию и надежде людей Милош тоже не может. Эти два слова — «отчаяние» и «надежда» — именно вместе, в их противоположности и в их неразрывном сочетании — мелькнут и в «Порабощенном разуме».
Вновь и вновь будет метаться Милош между «любовью к людям», необходимостью солидарности с людьми, служения людям и необходимостью быть самим собой. Здесь одна из антиномий художника, мучительная, неизбывная.
