— Дикость, — возопил отец. — Ты соображаешь, что говоришь?
А в отдельной палате — с массой гиацинтов, роз, горшков с цветами, горкой апельсинов, винограда и персиков на блюде — миссис Перельман придвинулась поближе к невестке.
— Детка, будь умницей! Ему незачем знать. А для нас, для евреев, это имеет большое значение.
Невестка, светлая блондинка, улыбалась — утопая в подушках, качала смуглого младенца на руках и ничего не отвечала.
— Сделай это ради свекра, — сказала миссис Перельман. — Ты же умная девочка, пусть он дурит, тебе-то зачем дурить? И ведь так, уж во всяком случае, гигиеничней.
— Раз он не хочет, я не могу на это пойти, — невестка улыбнулась миссис Перельман; костистое лицо миссис Перельман еще больше осунулось, посуровело, в резком голосе засквозила неприязнь.
— Ты не о себе думай, думай о малыше, помни, ты перед ним в долгу! А врача можно найти и здесь — какая разница?
Но невестка и на это промолчала, только улыбнулась.
— Он упрямый, так хоть ты не упрямься, — сказала миссис Перельман.
Плотную, автоматически закрывающуюся дверь отворили, миссис Перельман обернулась и неожиданно расцвела улыбкой.
— Джон, посмотри, какой он милашка. Вы оба такие молодцы!
— Милашка, — повторил сын, и по его хмурому лицу она поняла: отец ничего не добился.
— Оставляем тебя, детка, — сказала миссис Перельман невестке, наклонилась и мазнула ее губами по щеке, — тебя и моего милашку-внучка.
Перельман тоже попрощался. Малыш спал.
— Джон, мы подождем тебя в машине, — сказала миссис Перельман и вышла, давая ему проститься с женой и сыном.
— Наседала на тебя? — спросил он.
— Сказала: «Будь умницей».
— Старая вредина. Жить не может, чтобы не плести козни.
— Я сказала — без твоего согласия я не могу на это пойти.
— Ты ее здорово отбрила, — сказал он и пожал руку жены.
— Как бы там ни было, ты все равно еврей, — сказала мать, едва машина тронулась с места.
— Знаю, — сказал он. — Знаю, знаю. Чувствовал: он того и гляди расшибется о стену ее непонимания все равно как, ошалевшая летучая мышь.
— И он, он тоже еврей, значит, без этого нельзя.
— Какой он еврей, — сказал сын. — Его мать — христианка.
— Ты знаешь, о чем речь, — сказал отец. — Ты что, хочешь, чтобы он вырос гоем?
— Джон, еврей он всегда еврей.
— Это более гигиенично, вот что важно.
— И ничуть это не более гигиенично.
— Послушай, сын, — сказал отец, — теперь в Америке все так делают, буквально все без исключения, даже гои.
— Раньше делали, — сказал он, — но больше не делают, доказано — это ни к чему. — И усилием воли заставил себя замолчать: знал, какие доводы ни приведи — практика обоснования задним числом, символическое оскопление, — все бесполезно, они ему как с гуся вода, приводить их так же бессмысленно, как пытаться объяснить.
