— Что ж, завтра — последний день… — проговорила Аманда. — Тебе тут понравилось?
— Очень! — с энтузиазмом откликнулся Эрвинн. — Я не хочу уезжать!
А что тебе особенно понравилось? — хотелось спросить Аманде. Но она так боялась ответа, что поспешила перевести разговор.
— Но уехать все равно придется… А что ты будешь делать, когда вернешься на родину?
— Вспоминать тебя, — был короткий ответ.
Аманда вздрогнула. Эрвинн уверенно обнял ее. От поцелуя она увернулась. Ей нужен был другой ответ. Какой — она и сама не знала.
«Вернуться вместе с тобой. Остаться рядом с тобой». Возможны варианты. Но этот…
— Это великодушно с твоей стороны. — Ее ответ прозвучал не в меру холодно.
Эрвинн отстранился.
— Я… тебя обидел? Прости. Я не хотел.
Но Аманда уже закусила удила.
— А чего ты хотел? Засунуть меня в кусты? Сделать мне ребенка и помахать ручкой? На это способен любой самец!
Она сама не соображала, что говорит, понимала, что наносит оскорбление, которого может не стерпеть темпераментный и гордый мужчина, что, может быть, он ее тут же изнасилует или убьет, но не могла остановиться. Вся горечь, накопленная за дни неудач, вылилась в страстный монолог, из которого бедный алжирец едва ли понял хотя бы треть.
Но интонацию он понял превосходно. И сам отошел подальше от сумасшедшей американки.
Аманда опомнилась. Стыд захлестнул ей душу, она отчаянно заплакала и побежала по дороге. До дома, к счастью, оставалось немного.
Она неслась по темноте, запинаясь о корни, всхлипывая, утираясь, повторяя: «Все вы дураки! И я дура! Так мне и надо! Захотел бесплатного! Сейчас! Так и получишь! А мне потом растить араба в одиночку!». Что делал оставшийся на дороге Эрвинн, что он думал о ней, ее не заботило.
Прилетев домой, она долго тыкалась ключом в замочную скважину, материлась, всхлипывала и повторяла: «Скотина! Скотина!», относя эпитет и к непослушному ключу, и к несостоявшемуся насильнику-алжирцу, и, скорее всего, к себе самой.
Она не стала изымать из папки очередную жертву для ритуального сожжения. Просто развела огонь и швырнула в камин досье. Пламя равнодушно и быстро сожрало и папку, и содержимое.
Вместе с бумажным алжирцем сгорел и последний герой несостоявшейся авантюры — француз Пьер. Несостоявшейся заморской невесте было уже решительно все равно.
