Он протянул мне карточку с именем и фамилией. К моей улыбке примешалось сожаление: уголки рта поползли вниз, а не вверх.
— Жалко, — прошептала я, скорее себе, чем ему, потому что он уже успел мне понравиться.
— Почему? У тебя кто-то есть? Есть к кому возвращаться домой?
— Нет. Боюсь, все дело в говорящих фамилиях, мистер Вульф, — ответила я, все еще улыбаясь.
Он допил пиво одним глотком и перевернул кружку с потеками пены на салфетку.
— Г-р-р-р, — прорычал он, и мне было весело видеть, что на его лице тоже мелькнула улыбка сожаления.
Я тихонько пробралась в редакцию через боковую дверь и устроилась за столом ночного репортера. Но увы, самый нервный из фотографов газеты уже шагал взад-вперед по комнате в своих слишком белых кроссовках и жилете со множеством карманов, не считая всех остальных прибамбасов.
— Куда ты подевалась? — спросил он и продолжал, не ожидая ответа: — Вот, взгляни.
Он пролистал на мониторе с десяток фотографий сгоревшего дотла загородного дома. Сердце у меня тревожно забилось. Где это произошло? Когда? Это были превосходные снимки — на некоторых виднелись одетые в желтое пожарные среди дыма и пламени, но на большинстве фотографий я увидела членов семьи, в ужасе глядевших на закопченный и залитый водой остов дома.
— Когда это случилось? — спросила я.
— Без четверти восемь. Тебя не было на месте, так что я поехал один.
— Я звонила в пожарку всю ночь. Проклятый огнеборец все время отвечал, что ничего не случилось.
— Посмотри-ка. Вот это снимок! Подойдет для первой страницы, — показал он, и я не могла не согласиться.
Это была панорама после пожара: на первом плане стояла маленькая золотоволосая девочка в платье в горошек, с пятном сажи на ангельски-пухлой щечке. Она прижимала к себе обгоревшие остатки рождественского венка со входной двери, теперь сорванной с петель. На глазах ее блестели слезы. Душераздирающая картина. Идеальный кадр.
— И я все пропустила, — скорбно проговорила я.
— Ага.
— Ты что-нибудь записал?
— Имя девочки. Мэдисон Джонс. Ей четыре с половиной года.
— И это все? Все, что ты знаешь?
— Ага.
— Я по уши в дерьме.
— Точно.
— А может быть, и нет, — вдруг оживилась я. — В имени Мэдисон одно «д».
— Ну да. Ну и что? Что ты собираешься делать?
— То же, что и всегда, — мрачно ответила я.
Я села за стол и взялась за свою пряжу.
Через полтора часа первый выпуск рождественской газеты прямо с печатного станка попал в руки редактора. Он вызвал меня в свой кабинет и, повернувшись на своем кресле с высокой спинкой, устремил на меня непроницаемый взгляд, вызвавший болезненный укол совести.
