За дверью, натурально, обнаружился прилавок, и незнакомый мужик в грязном белом халате отвешивал рыбу покупательницам. Торговля шла бойко. В глубине будки, у проруби, сидел на перевернутом ящике старый дед в овчинной шубе.
– Как это вы, дедушка, столько рыбы ловите?
– Доброго вам здоровьичка, Петр Борисыч! – всполошился дед. – А рыбку мы просто ловим. Мы, Петр Борисыч, в заборный храпок-то корзину специальную вставляем и лампочку туда опускаем. Подо льдом темень, ну, рыбешка и любопытствует, на свет плывет. А тут ее насосом-то в корзину и затягивает. Которая мелочь, та в щели пролазит, а ту, что покрупнее, мы наверх вытаскиваем.
– И каков же улов получается?
Дед потупился.
– Да килограммчиков по двести в день выходит.
– Ни черта себе!
– То-то что ни черта! Артель наша план финансовый перевыполняет, каждый день на пятьсот рубликов тута продаем, да в столовую тоже, рыбка наша высшего качества!
Артель эта проработала еще две зимы, и рыбы тогда в поселке завались было, из города специально за ней сюда приходили.
Ровно за полчаса до конца дневной смены старый запальщик Белогуров зашел в диспетчерскую «бесконечной откатки». Ждавший его там десятник Слепко уже отрапортовал по телефону о результатах и теперь, низко склонившись над столом, торопливо заполнял ведомость. Белогуров церемонно поздоровался за руку с диспетчером, потушил свой фонарь, осторожно присел на сломанный стул и тяжело вздохнул. Через минуту он вздохнул еще раз и извлек порядком помятую алюминиевую табакерку.
– Жень, будешь, што ли? – протянул он ее десятнику.
– Не, Петр Иваныч, сами же знаете, не употребляю, – не оборачиваясь, пробормотал тот.
Старик с сожалением покачал головой, неторопливо приподнял крышечку, взял плохо гнущимися пальцами добрую понюшку, забурил ее в волосатую ноздрю и застыл в ожидании. Через полминуты он оглушительно чихнул, достал из-за пазухи чистый клетчатый платок, промокнул слезы, обмахнул сивые усы и опять вздохнул. Затем так же неторопливо спрятал свою амуницию в карман.
– Должно, обурили уж лаву-то? – нарушил молчание он.
– С час уже, как обурили, Петр Иваныч, не беспокойтесь.
– Так может, тогда двинемся помаленечку?
– Минуточку, я сейчас.
Десятник звучно захлопнул амбарную книгу, сунул ведомость в планшетку. Рывком встал, снял с гвоздя и надел новую робу, прицепил к воротнику фонарь и вслед за стариком вышел из будки.
Спустившись по узкому крутому ходку, они свернули в промежуточный квершлаг. Белогуров при ходьбе опирался, как на палку, на крепкий деревянный «забойник». Перед Слепко медленно колыхалась его кряжистая спина, согнутая под тяжестью сумки со взрывчаткой. Они пробирались по узкой, неряшливо заваленной углем дорожке, рядом с грохочущим транспортером. Евгений ходил там по нескольку раз в день и теперь почти не смотрел под ноги. Внезапно транспортер встал – работа в лаве закончилась. В упавшей тишине мрак стал почти осязаемым, невнятно угрожая со всех сторон. Казалось, свободное пространство вокруг них резко уменьшилось, словно кто-то надвинул сверху огромное невидимое ведро. Слышались лишь скрип угольной крошки под сапогами да прерывистое старческое дыхание. Вскоре перед ними замельтешили огни. Приближалась пошабашившая смена. Пока десятник получал от бригадира навальщиков непременные уверения в том, что в забое все готово к отпалке, старик завел, по своему обыкновению, обстоятельную беседу с рабочими. Евгений видел, как он опять достал свою табакерку и стал предлагать ее мужикам. В свете фонарей морщинистое лицо Белогурова выглядело как гнилое яблоко, а выцветшие глаза под мохнатыми белыми бровями казались совсем прозрачными. Если бы не суконная, дореволюционного образца форменная фуражка, он вполне сошел бы со своей потертой сумкой и палкою за деревенского пастуха из прежней жизни.
