А если он решит, что я – единственная помеха в обретении новой семьи? Не будет меня – и никто уже, в том числе он сам, не отличит правду от вымысла.
Не надо мне было соглашаться на этот заказ.
Я поздравил его с таким замечательным обретением родни, не глядя, сунул в карман деньги, которые он отдал мне за Будду, и торопливо вышел. Дверь была не закрыта – во время ремонта никто не запирает.
Уже выходя, я оглянулся, он стоял, по-прежнему держа в руках раскрытый альбом для фотографий. С Тимофеевыми, Доброхотовыми и неродным прадедушкой Хржановским.
Потребность распространять вербальную информацию сродни потребности распространять информацию генетическую. Это что-то вроде похоти, человек просто не в состоянии с этим справиться.
Папа накатал очередную порцию мемуаров.
О выпускном вечере, “пути в большую жизнь” и о том, как он учился в институте.
Я уже знал, о чем там будет, – о том, как его уважали преподаватели и сверстники.
О смерти Сталина он не написал практически ничего. Хотя оказался комсомольцем Сталинского призыва. Его приняли в комсомол на год раньше положенного, потому что пользовался уважением сверстников – на это он особенно напирал.
Где-то ко второй половине пятидесятых он немножко расписался и стал больше уделять внимания быту и материальной культуре. Описывал он все подробно, словно внутренним взглядом видел комнату в коммуналке, где рос и взрослел. При этом напирал на то, что “их поколение, невзирая на бытовые трудности и ограниченные возможности, умело радоваться жизни”.
Он писал про бордовую плюшевую скатерть с цветами и кистями, про ящики с углем, про керосинку, про походы на рынок, про рыбные ряды и про то, как торговки подкрашивали жабры акварелью, чтобы рыба казалась свежей. У свежей рыбы жабры красные. У несвежей – бледные. А я и не знал.
Я отдал ему распечатанные страницы.
– Ты сам-то прочел? – спросил он с надеждой.
Как будто я печатаю как машинистка – вслепую, механически…
– Да, – сказал я, – прочел. Слушай, а как назывались в ваше время самодеятельные музыкальные группы? ВИА?
– ВИА позже появились. Они назывались банды, – сказал папа, – ну джаз-банд, в смысле.
– Что, так и объявляли? На всяких студенческих концертах? Что сейчас выступит банда?
– Нет, – папа задумался, – кажется, нет. Говорили просто “квартет”. Джаз одно время преследовали. Если бы ты меня внимательно слушал… Я же рассказывал.
– Папа, я знаю, что джаз преследовали. Но когда перестали это делать? Когда перестали смеяться над стилягами?
