Даниэля разместили в комнату в восточном крыле вместе с двумя другими солдатами.
У одного из них, не издававшего ни звука, было забинтовано все лицо.
Другой громко храпел, не очень удачно спрятанная бутылка виски торчала из-под подушки, две его сломанных ноги были подвешены на ремнях
Сама комната была пустой и стерильной, но еще было окно, которое выходило на широкий проспект города, где выстроились апельсиновые деревья.
Стоя над его кроватью, наблюдая за тем как он спит, Люси могла видеть это.
Путь их любви, которая могла бы расцвести здесь.
Она могла видеть, что Люсия вошла, чтобы принести Даниэлю его еду, его медленно поднимающегося к ней.
Пара, неотделимая от этого времени, Даниэль выздоравливал.
И это вызвало у нее чувство зависти, виновны и замешательства, потому что она не могла сказать прямо сейчас, была ли их любовь красивой, или это было еще одним доказательством того, насколько неправильно это было.
Если она была настолько молода, когда они встретились, у них, должно быть, были длительные отношения в этой жизни.
Она добралась бы, чтобы провести годы с ним прежде, чем это произошло.
Прежде чем, она умерла и была перевоплощена полностью в другой жизни.
Она, должно быть, думала, что они провели бы вместе вечность — и, должно быть, даже не знала сколько времени вечности им отведено.
Но Даниэль знал.
Он всегда знал.
Люси опустилась на край его постели, стараясь не разбудить его.
Может быть, он не всегда был таким закрытым и труднодоступныи.
Она только что видела его в своей московской жизни и он что-то шептал ей в самый критический момент, прежде чем она умерла.
Может быть, если она просто поговорит с ним в этой жизни, он бы относился к ней иначе, чем Даниэль которого она знала, делал.
Он мог бы не скрываться так от нее.
Он мог бы помочь ей понять.
Мог бы сказать ей правду, для разнообразия
Потом она могла бы вернуться к настоящему, и не было бы больше тайн.
Это было все, что она действительно хотела: для двух из них, чтобы любить друг друга открыто.
И для нее, чтобы не умереть.
Она протянула руку, и коснулась его щеки.
Она любила его щеки.
Он был потрепанный и раненный, и возможно потрясен, но его щека была теплой и гладкой, главным образом, это был Даниэль.
Он был великолепен, так же как и всегда.
Лицо у него было так мирно во сне, что Люс могла бы смотреть на него со всех сторон в течение нескольких часов, и никогда бы не заскучала.
Для нее он был совершенством.
Также были прекрасны и его губы.
