Нет, мне не приходило в голову завидовать им. Весь день напролет они сновали по крутым, обрывистым склонам, рыхлили землю, таскали корзины с удобрениями и казались мне одинокими и несчастными, как те заколдованные горной ведьмой бедняжки, обреченные на тяжкий, изнурительный труд, о которых рассказывала мне в сказках кормилица.
Меня мучил безотчетный страх — что, если они вдруг нагрянут сюда? Случалось, я капризничала и плакала, по мгновенно смолкала, стоило кормилице пригрозить: «Тише, тише, госпожа Эн… Нельзя так упрямиться, а то, смотрите, придут сюда люди с гор… Придут и скажут: «А ну, кто здесь плачет? Подавайте нам эту плаксу!»
В те времена я была вполне счастлива и чувствовала себя свободной. Я знала, что за бамбуковым частоколом лежит запретный мир, куда я не смею ступить ногой, и боялась живущих в этом мире людей, которые вовсе не казались счастливыми.
С наступлением весны на выжженных склонах зеленели поля гречихи, летом гречиха цвела, покрывая горы волнами белых цветов. В лунные ночи эти сплошь окутанные цветами склоны казались сказочным зачарованным миром.
Прошли годы, я выросла и теперь уже любила смотреть на крестьян, работавших в поле. Теперь я уже знала, что эти труженики, казавшиеся мне когда-то такими несчастными, в отличие от меня свободны, а я — узница; и уже понимала, что праздность только на первый взгляд может казаться счастьем, между тем как свободный труд усердно работающих людей выглядит иногда со стороны наказанием.
Когда-то я боялась этих крестьян, трепетала от страха, как бы они ненароком не явились к нам в дом. Теперь же я стремилась к ним всей душой (о, если бы они хоть раз заглянули сюда!..) и целыми днями наблюдала за их работой.
В нашем маленьком садике, окруженном бамбуковым частоколом, рос дуб, за его ветви цеплялась дикая горная глициния. Каждый год с наступлением лета она расцветала лиловыми гроздьями.
Летом 9-го года эры Камбун (1666 г.) умерла наша бабушка госпожа Гэнрин. После смерти старшей сестры это была вторая постигшая нас утрата. Но госпожа Гэнрин, вместе со своей дочерью госпожой Ити, жила в усадьбе семейства Андо, у меня не сохранилось о ней воспоминаний, и потому я довольно равнодушно отнеслась к ее смерти.
Зато о госпоже Ити, законной супруге отца, одиноко доживавшей свой век в усадьбе Андо, я думала часто и подолгу. Эта женщина, которую мне ни разу не довелось увидеть, время от времени посылала нам через стражу разные подарки, стараясь хоть как-нибудь скрасить наше существование. Однако я интересовалась ею не из благодарности к ее доброте — скорее, мной владело чисто женское любопытство, даже с некоторой долей злорадства; хотелось знать, что на сердце у этой женщины. Ее судьба, о которой мне рассказали, когда я стала взрослой, потрясла мое воображение.
