Но дочь профессора по обыкновению опаздывала. За Бориной спиной уже расположились все. Доронин, Зверев, Росляков. В полном составе лаборатория перспективных источников энергии вперемежку с посланцами других отправленных на позднюю совхозную путину подразделений ИПУ им. Б. Б. Подпрыгина, полный ЛиАЗ, а Олечки все не было.
Боря вглядывался в заросли кленов, скрывавших асфальтовую дорожку, бежавшую вдоль бетонных плит забора от главного корпуса ИПУ к поселку ВИГА, но ничего стремительно летящее не оживляло увядание природы, лишь стайка вялых воробьев да флегматичная в утренний беззвездный час сторожевая псина.
«Неужели как-то отмазалась, в последнюю минуту увильнула?» – в полном отчаянии подумал Боря, когда двери перед его носом сдвинулись и автобус начал осторожно, задом выруливать со стоянки.
– Бежит, – кто-то весело воскликнул за Бориной спиной.
– Бежит, – радостно подтвердил другой нахальный голос. – Товарищ водитель, остановите, пожалуйста, клиента потеряли.
Большая машина на мгновение дернулась, узкая пасть задней двери разъехалась, и Олечка Прохорова, почему-то выпорхнувшая не из-под дальних разноцветных листьев, как того ожидал Катц, а прямо из парадной арки главного корпуса, быстро вскочила на подножку и шумно втянулась в уже вовсю разивший людскою бодрой массою салон.
Но тот маневр с освобождением заветного местечка у окна, который триста раз прорепетировал в уме Борек, выполнил вовсе не он, а ловкий пшют Сережа Зверев. Просто ближе оказался к задней двери. Напрасно Катц в отчаянии взмахнул ладошкой, даже привстал. Не глянув на него, Олечка юркнула в открывшуюся щелку, плюхнулась на кожзаменитель и рассмеялась. И Зверев рассмеялся, и повернувшийся к этим двоим Доронин. Двигатель зарычал, и Боря не услышал того, что следом, сверкая мелкими, блестящими зубами, сказала Олечка. Наверное, какую-нибудь чудовищную, нечеловеческую гадость.
И следом еще какую-нибудь. А потом еще.
Но он все видел, Боря Катц. Все. Широкое, лишь одним невезучим Борей занятое сиденье позволяло так развернуться, так вытянуться, спиной прижавшись к ледышке окна, что открывалась вся боковая полусфера. Весь ряд сидений на противоположной, водительской линии оказывался точно на ладони перед стрелком-радистом Борей, при том что со стороны могло казаться, будто сам он, счастливый обладатель целого топчана, в покойном рассеянии созерцает белый потолок ЛиАЗа. Но Боря не был спокоен и уж тем более рассеян. Он все видел. Все. И сердце его белкой носилось в тесном, несчастьем сплюснутом и сжатом колесе грудной клетки.
